— Ага, — покивал Дуглас. — Давай еще и Арканзас переименуем. И Миссисипи.
— Зачем? Они-то как раз конкретно названы – не перепутаешь. А вот почему здесь – Индейская территория, а какая-нибудь Дакота – это не индейская территория? Там же этих индейцев – полно!
— И от кого ты это слово услышал? — поинтересовался Дуглас.
— Ну… — затруднился я, — …от кого-то услышал.
— Такое ощущение, что вы мистера Миллера допрашиваете, мистер Маклауд, — вмешалась мисс Мелори.
— Да что вы, — белозубо улыбнулся Дуглас. — Это я так… пробую постичь логику нашего изобретателя. Это у тебя профессиональное или национальное? — спросил он меня.
— Сложный конгломерат, — хмуро ответил я.
— Зря ты не пишешь романов, — сказал Дуглас. — Прославился бы.
— Я неграмотный, — буркнул я и встал из-за стола.
— Обиделся, что ли?
— Да нет, — обернулся я. — Просто чувствую себя по-дурацки. Ребята работать выехали, а я остался… не пришей собаке хвост.
— Это – не работа для предприимчивого человека, — заявил Дуглас. — От твоих изобретений больше толку будет, чем от такой работы. Всякий может провода через прерии тянуть.
— Во-первых, не всякий, — возразил я. — Ты вот вряд ли возьмешься. А во-вторых, эта работа меня все эти месяцы кормила. А кто меня теперь кормить будет? У меня сейчас чувство, что я сменил должность техника в большой компании на место городского сумасшедшего. Эмметт Браун чертов! — буркнул я и хлопнул дверью.
Я прогулялся по Пото-авеню и каким-то образом приземлился на скамейку под навесом у нового салуна.
Джо, старший племянник Келли, поставил передо мною кружку пива и пододвинул блюдо с нарезанным копченым мясом. Я на мясо посмотрел без особого аппетита: оно было густо просолено, и от него сильно хотелось пить. Собственно, для того в салунах и заведена бесплатная закуска.
— Арахису лучше дай, — попросил я. — Он у тебя есть, я видал.
— Так то же для негров, — удивился Джо.
— И что, белым нельзя?
Джо поставил передо мной тарелку с орехами.
— Вроде не голодаем, — немного обиженно проворчал он.
— Я просто люблю орехи, — примирительно сказал я.
— Ну не такие же!
— И эти сойдут.
Засиживаться с пивом я все равно не стал, вернулся к себе на второй этаж и занялся разбором эскизов – это дрянь, бестолковщина, выкинуть, и это, а вот это – это надо подумать…
У себя в комнате мирно поскрипывал пером Дуглас, кропая очередную нетленку. Через часок он сделал перерыв и заглянул ко мне, разминая пальцы в стиле «мы писали, мы писали, наши пальчики устали». Я как раз увлеченно листал подборку «Сайентифик американ»: ведь видел же!.. видел же что-то такое… идиот, что же я закладку там не сделал?.. кто знал, что это мне понадобится!
— А кстати, в каком году ты родился? — небрежно, как о пустяке, спросил Дуглас.
Я на полном автомате ответил:
— В тысяча девятьсот… — и осекся. Поднял голову и посмотрел на Дугласа: – В тысяча восемьсот…
— В тысяча девятьсот, — уверенно сказал Дуглас.
— Ты с ума сошел? — спросил я.
Дуглас, ухмыльнувшись, покачал головой:
— Неа, не сошел.
— Ты только подумай, о чем ты говоришь, — мягко, как с тяжелобольным на голову, заговорил я. — Какой у нас сейчас год? Тысяча восемьсот шестьдесят шестой. Как я могу родиться в году, который еще не наступил?
— Не знаю, — так же мягко ответил Дуглас. — Но другого решения у этой задачки просто нет.
— У какой задачи? — спросил я шепотом.
— Кто ты такой и откуда взялся, — тихо ответил Дуглас.
— Вообще-то из России, — сказал я.
— Может быть, может быть, — покивал Дуглас. — Вопрос только, из России какого века?
— Все-таки ты сошел с ума, — проговорил я.
— Неа, — возразил Дуглас. — Если бы ты просто приехал из России, ты бы знал, что новый год по юлианскому стилю наступает в ночь с двенадцатого на тринадцатое января григорианского стиля. А в ночь с тринадцатого на четырнадцатое новый год будет наступать только в двадцатом и двадцать первом веке. И не далее как несколько минут назад ты проговорился, что родился в тысяча девятьсот… каком?
— А оговориться я не мог? — спросил я. — Подумаешь, цифры перепутал! Мне ведь английский язык не родной.
— Угу, — согласился Дуглас. — Только ведь вопрос о том, кто ты такой, я себе не на рождество задал, а еще в мае месяце. Уж очень ты оказался странный, никак я тебя объяснить не мог.
— Нет во мне ничего странного, — без особой уверенности проговорил я.