- Жертва талидомида. Недоносок чертов, - выплюнула обязательную порцию гадостей в сторону своего продюсера она, пряча письма.
Кристина была уверена, что ее молчание положит конец этим посланиям, но нет. Они только больше распаляли Зверя.
- Очередной идиот, думающий, что женское нет на самом деле да.
Подойдя к окну, девушка застала размазанное по окну дождливое утро. Дороги, точно руки, были обсыпаны аллергией - мелкими лужицами, по которым скакали вороны. Природа напилась сполна, чтобы теперь сварить их заживо в духоте и последней жаре хромающего в небытие лета.
- Когда-нибудь все закончится. Таков закон жизни, - ободряюще внушила себе девушка и задернула штору.
Конец всегда приходит. Иначе и быть не может. Он приходит, и все тут. Только к его появлению ты порой успеваешь миллион раз умереть в агонии...
***
Жизнь так устроена: находишь уют даже в сырых углах.
Мерное жужжание швейных машин, шорох десятков рук, перебиравших ткань, тихое сопенье трудящихся во благо общества людей. Такую обстановку он любил больше всего. Каждый занят делом, значит, день будет прожит не зря. Труд не только облагораживает, делая из обезьяны человека, он еще и не дает человеку обратно превратиться в животное.
- Люблю я эту работу, - сказал Зверь своему соседу, молчаливому мужику, который всегда выступал в качестве мебели. Отлично вписывался в интерьер. - Помогает отвлечься. Мысли-то так и съедают.
Что-то неразборчиво крякнув, немой собеседник даже не поднял глаз. Наверное, он уже сошел с ума, поехал крышей в далекие магаданские края. Вечно молчаливый, какой-то отрешенный, блеклый. Сливается с этими серыми стенами. С ним Зверю действительно нравилось беседовать. Только здесь, на зоне, он понял, как же классно, когда ты говоришь, а тебя не слушают. Не доносят за каждое неверное слово, не стараются подловить на какой-то случайно обороненной фразе. Как же хорошо, когда ты говоришь, а на тебя всем плевать.
- Раньше никогда и подумать не мог, что рыночные тапки сшиты на зоне, - продолжил он. - Да вообще, я бы никогда не подумал, что окажусь здесь, что эти тапки станут моим основным развлечением.
- Да, - кивнул напарник по вынужденному бытию.
В этой мастерской Зверь находил тот самый уют, о котором рассказывала в детстве бабушка, под мурлыканье деревенского рыжего кота, да в сопровождении ароматов выпечки из печки. Тогда он думал, что это и есть уют. Затем городская жизнь, школьные будни, новые друзья вытеснили деревню и молочную мордочку полосатого кота. Уют приобрел формы частых и шумных гулянок, формы протестов против всего и сразу. Уют стал видеться ему в людях, а не в материальной обстановке. Потом появилась она и стала средоточием всех существующих чувств, олицетворением всех стремлений, единым порывом всех его мечтаний. Ради нее он жил, строил планы на будущее, подбирал парфюм под соответствующее мероприятие. Теперь же уют стал этими стенами, машинками, небольшими окнами, за которыми шаловливо высовывала язык жизнь, о которой он больше ничего не знал.
- А ты боишься потерять эту швейную мастерскую? Вдруг однажды ее закроют по каким-то причинам. Что мы будем делать в таком случае?
Кивок.
- Ведь все закончится когда-то, верно?
Невнятный наклон головы, а глаза стежок за стежком следуют своим путем.
- Все. Даже наше заключение. Наша жизнь. - Зверь работал с закрытыми глазами. Тюрьма сделала его лучшей швейкой всех этапов. - Все закончится...
Когда-нибудь все закончится, мы все потеряем. До последнего вздоха, до последнего чувства, до последнего мгновения. Потеряем то, что так яро хранили; то, что никогда не имели. Боялись тратить, скупо прижимая к себе. Мы потеряем и жизнь, ее так и не прожив. Разобьем все копилки, обрушим все вклады... Оставив на всех счетах нули, только бы в жизни появились единицы.
Работа подходила к концу. Его партия на день даже перевыполнена. В тюрьме начинаешь воспринимать время иначе. Это больше не гонка амбиций, когда ты пытаешься вложить в одну секунду своей жизни десятки целей, а твой час стоит астрономических сумм в условных единицах. Больше амбиций у него не было. Его время не стоило ничего. Жизнь не стоила ничего...
В камере присутствовал его закадычный друг Серый, с которым Зверь поддерживал более-менее дружеские отношения в виду его блатного положения, да и одному не выжить в такой мясорубке. Хищникам тоже нужные друзья, когда когти сточены.
- Отбатрачил уже свое? Какая-нибудь бабулька будет рада твоим тапочкам, - издевался Серый, презиравший работу. - Не понимаю, зачем ты в это вписался. Кормят на халяву, книжку дают читать, телек есть, а у нас с тобой подгонов с воли немало, зачем пахать с тапками... Извращенец ты.