Такой же была квартира ее родителей. С каждым годом она все смутнее припоминала детали интерьера, размытость памяти мешала вернуться в отчий дом, подарить ему прощение за то, что он скрывал осколки ее сердца, когда их сметали под коврик в коридоре - и дело с концами.
Попугай чирикнул.
- Да, Кеша, такая дыра была у меня и тогда. Одна комната и кладовка, из которой слепили норку для меня. Вечно висящие клочья обоев, ободранные котом дверные косяки, заляпанные кухонные шкафчики, черная плесень по углам...
Птица умолкла, почувствовав дым сигареты. Ему не нравилось.
- Я так хотела оттуда сбежать, обычный подростковый бунт, когда в наушниках хриплый голос Кобейна убеждает тебя класть на всех и вся. Или когда, - она села вполоборота, чтобы увидеть плакат на стене, - Честер говорит о безвыходности. За тебя, брат, - Кристина чокнулась сигаретой с невидимым бокалом невидимого собеседника и глубоко затянулась, - Пиццагейт сожрал нас обоих. Мы стали начинкой. Только тебя нет, ты свободен, ты избавился.
Телефон ожил цветной заставкой и, быстро открыв нужную страницу, Кристина включила свой гимн от Linkin Park «One step closer». Еще один несмелый шаг к обрыву, к ее пропасти.
- Ловить малышей над пропастью во ржи, - ухмыльнулась девушка. - А что, неплохая профессия. Жаль только, что пропасть все равно сжирает карапузов, никого не словишь.
Ее голова повисла на шее, словно груз всего мира придавил ее. Она всматривалась в свою пропасть, в ее чернеющие вековым заточением глаза, ища Кристинку со двора, что была окружена подружками, Кристинку, которая бегала в музыкальную школу играть на пианино, Кристинку, которая стала взрослой слишком рано.
- Куда мы всегда спешим, Иннокентий? Ты знаешь? А что тебе, ты же птица в клетке. Куда тебе спешить, да? Я тоже в клетке, и уже никуда не спешу. Это знаешь, как та фигня в физике. Когда ты развиваешь скорость равную скорости света, время останавливается. Прикинь, Кеша? - Кристина жестикулировала и говорила так экспрессивно, будто у нее был реальный, эрудированный, смышленый собеседник. - Я раньше бежала так далеко и так быстро, пыталась ухватиться еще за эту жизнь, за это время, но... Оно только останавливалось, когда я была так близка к цели. Нет у нас времени, Кеша, нет. Мы его профукали, вовремя не сбежав. Было страшно, тошно, невыносимо противно, а теперь просто поздно...
Обувь в магазин можно вернуть только новую, без этикеток и чеков, но ношенную не примут. Так и с людьми. С нас срывают все бирки, выкидывая нашу индивидуальность, пропечатанную мелким шрифтом, носят до натоптышей и влажных мозолей, а потом пытаются вернуть в магазин. Но кому нужны потрепанные люди с лопнувшими швами и потертой замшей? Со сточившимся каблуком и сколами на мыске? Мы позволяем людям пользоваться нами, изнашивать нас, красоваться в нас, ступать по грязной траве и мокрой земле, а потом они нас просто меняют на более свежий товар.
- А сколько пар ног примеряли меня? Истоптали всю пятку, разносили до размера галош, - пробормотала Кристина, кидая на пол пустую пачку чипсов и закуривая новую сигарету.
Одинокая.
Злая.
Замарашка.
Это все о ней. О Золушке двадцать первого века.
Она не моет и не стирает, ее не пинает за каждый косяк сердитая мачеха, но принц протирает ею полы своего особняка, даже не надев на палец колечка.
- Иногда и презерватив надеть забывает, - злобно оскалилась девушка, - не то, что колечко.
Ненависть.
Гнев.
Жалость к себе.
Этим она жила. Знала об этом все. Практиковала ежеминутно. Могла бы уже открыть мастер-класс на тему «Как не сдохнуть от ненависти ко всему на свете. Советы, проверенные временем».
Опустошенная пачка чипсов валялась на полу, бесстыдно раскрыв свой внутренний мир перед пылью на ковре. К ней добавились окурки. Кристина облизнула пальцы с остатками химии.
- Вкуснотища, Кеша! Жаль, что тебе нельзя чипсы. Как ты живешь в этой клетке и не бьешься о нее головой? - Она говорила с попугаем, но его больше интересовала жердочка. - Да ты настолько тупой, что даже не борешься за свободу. Она тебе не нужна, да? Еда есть. Гадить есть куда. Я тебе завидую, веришь? - спросила Кристина и закурила очередную сигарету.
Комната была облезлой, как дворняга с лишаем. Стены усыпаны плакатами кумиров юности, когда эта любовь была неосознанной, глупой, слепой. Тогда она любила AC\DC только за звучное рычание вокалиста, яркую одежду, они были для нее знаком протеста. Сейчас же строки о «Шоссе в ад» приобрели совсем другой смысл. Слишком буквальный.
За стенкой, которая была не толще копировальной бумаги, слышались разные звуки: плач младенца, ругань семейной пары, вздохи и стоны. Как же она отвыкла от многоэтажных домов, в которых люди заперты, как мошки в сетке. Вроде она и так живет каждый день напоказ, но никто хотя бы не слушает ее кашля и слез, а тут она предпочитала жить тихо, незаметно, чтобы никто не узнал ее. Сделать это было довольно просто. Бабульки, кроме артистов из СССР никого не знали и не признавали. Молодые люди не увлекались тем видом музыки, который она исполняла. Да и узнать ее без маскировки не так-то просто.