Глава 2
Моя дорога в никуда короткая. Всего-то вечность.
Июльское солнце робко переминалось за окном, не решаясь постучать и разбудить девушку. Плотные шторы несли вахту, охраняя ее сон от заблудших лучиков солнца, то и дело любопытно заглядывавших в комнату. Им так не терпелось осветить этот мрак, которым она себя окружила. - Да чего так холодно, - сонно пробурчала Кристина и открыла глаза, первым делом встречая испачканную поверхность подушки. - Вот дерьмо. Постоянно в дерьме просыпаюсь. Усилием воли перевернув ватное тело на спину, она вздохнула. На подушке осталось ее лицо: желтые разводы плотного тонального крема, черные стрелки с глиттером, накладные ресницы и парочка своих, рубиновая помада. Господи, что вчера было? - Чертов кондиционер, - простонала девушка, понимая, что он работал уже больше суток, ведь она появляется в этой квартире периодично. - Только бы голос не пропал, а то этот урод меня наизнанку вывернет. От холода инеем уже покрылась даже плазма на стене. Шторы были закрыты практически всегда, не считая тех дней, когда приходили гости. Которых она ненавидела. Как и всю свою жизнь. Мрак пузырился у нее под кожей волдырями из гноя и отчаяния, накидывал на шею веревку и тащил за собой по камням и осколкам, сдирая кожу. Переносить солнечный свет, вечно заигрывающий и кокетливо строящий глазки, было выше ее сил, поэтому при первой же возможности она закрывала любую щель, любую брешь своей жизни, не позволяя свету разгуливать в ее аду слишком долго. - Наконец-то, - пробормотала молодая женщина и запустила пультом от кондиционера в стену. - Сдохни, тупой аппарат. Ее тело обессилевшей массой из скомканных костей и внутренних органов снова придавило собой кровать. Кажется, она стала весить тонну, хоть вес и колебался за порогом нормы. При росте сто семьдесят три она весила сорок девять килограммов. В штормовую погоду предпочитала не высовывать нос из дому. Навряд ли ее унесет куда-нибудь в волшебную страну к доброму фокуснику, якобы дарующему сердце и мозги. - Чего нет, того нет, - хмыкнула себе под нос Кристина и пнула тяжелое одеяло, которым укрывалась с головой и летом, и зимой, чтобы не видеть эту проклятую квартиру. Ее пункт назначения - чистилище, где даже черти побрезгуют ее телом. Тянущая, пустая боль перекатывалась звонкими шариками где-то между извилин, что сейчас скукожились, точно чернослив, в попытках преодолеть похмелье от жизни. Жизнь - самый крепкий алкоголь, от злоупотребления которым порой откидываешь копыта. Из глубины квартиры послышалось недовольное, полное требовательности мяуканье. - Заткнись, дурацкий кошак. Бесишь! На ее грубость последовала целая опера из кошачьего фальцета, приправленная грозным рыком. Девушка фыркнула от злости на это существо, которое была вынуждена держать у себя. - Материшься, гадость лысая, - прошипела она, вставая с постели и пытаясь поймать ориентацию в шатающемся пространстве. Стены, пол, стены... - Когда ты уже нажрешься?! Меховые тапочки зашуршали по паркету и остановились возле нескольких кошачьих мисок. Три миски с сухим кормом! Кормом класса люкс, а эта пакость ушастая носом вертит. Навалив коту глубокую миску влажного корма и зажав нос от его паштетной вони, она прошлепала в ванную. - Ненавижу кота. Ненавижу себя. Ненавижу! Не-на-ви-жу! - прокричала Кристина и, встретившись взглядом со своими синюще-черными глазами, отекшими от не смытой косметики, плеснула водой в зеркало. Любимый ритуал. Она бы все отдала, от всего отказалась, собрала бы все, что у нее есть - любовь, мечты, веру, надежду - и отнесла в церковь - нуждающимся. Лишь бы никогда это все не терять... - Проще не иметь ничего: ни сердца, ни души, ни чувств, - размышляла вслух Кристина, насыпая кофе в кофеварку. - Проще не иметь, чтобы никогда не пришлось отдавать. Они забрали ее сердце. Насадили на колья и оросили кровью свежескошенную траву ее жизни. Больше она никогда не будет юной и незрелой, наивной и открытой миру девчонкой. Они забрали ее душу, выкорчевав ее с мясом, и засыпали рану крупной солью, для верности растерли и заплевали зачумленной слюной. Больше она никогда не прольет ни единой слезинки по кому бы то ни было в этой жизни. Они выжгли ее чувства серной кислотой, обезобразив лицо ее некогда пылавшей стремлениями души, пришли войной в ее внутренний мир, оставив его корчиться от нанесенных увечий. Пока кофеварка тихо гудела, словно перешептываясь само с собой на тему того, зачем хозяйка делает тройную порцию для себя одной, в руках Кристины стакан наполнился водой. - Идите сюда, мои хорошие, - пропела она, открывая пачку «Супрадина». - Так, по инструкции одна таблетка в день... Хорошо. Закинув всю пачку сразу в стакан, она залпом выпила эту ядерную смесь витаминов. На секунду в глазах помутнело, а в голове сотни фейерверков взорвались одномоментно, вышибая пробки сонливости и разбитости из ее ушей. Кофе манил к себе тройным ароматом бодрости. Девушка достала сигарету и подожгла ее. - Теперь идеально. С дымящейся сигаретой и горячим кофе она устроилась у окна. Тонкие, костлявые пальцы солнечных лучей тянулись к ней, мечтая обогреть эту ледяную королеву, застывшую в своей бесконечной войне статую, забывшую в себе человека женщину. - Долбаное солнце, - выплюнула Кристина, прищуриваясь, чувствуя, как остатки водостойкой туши щиплют глаза. Или это слезы?.. Показав в окно средний палец, она переместилась на стул. На глаза попалась коробочка со швейными принадлежностями. Нет, хватит, не надо, только не это... Тело нервно вздрогнуло в болезненном возбуждении. Руки затряслись, утопая в холодном поту. Нет... Не надо. Никто уже не поверит, что это кошка... - Сука, - с болью и наслаждением прошептала девушка и вонзила в кожу бедра лезвие. Вздох стесненных эйфорией легких выбил из нее все розовые звездочки-конфетти и обрывки блестящих оберток ее бесконечно лживых амплуа. Сейчас она будет самой собой. - Больная дура. Ненормальная идиотка. Чокнутая... Кухня превратилась в инферно, закипающий кровью котел, гнойный очаг человеческого бремени - несчастной жизни, когда выхода нет не только из гроба, но и из ловушки собственной судьбы. Кровь смешалась с потом и липкой вязью вытекала из артерий и вен, воспламеняя молочную кожу Кристины. Молоко и кровь. Чем не библейский сюжет? - Только вот я не подписывалась подыхать за чужие грехи, как этот придурок Иисус. Тогда почему?! - ее голос взорвался в крике и тут же потух, погас, потерял веру в себя. - Почему я живу не своей жизнью, почему меня распинают на кресте за невинность? Капли слез потерялись среди множества филигранно нанесенных порезов и ручейков гранатовой крови, что спелым соком жгла и охлаждала кожу. - Прости, кошка, - всхлипнула Кристина, заметив животное, следящее за ней настороженным взглядом. - Опять все будут думать, что ты тварь, раз так обходишься с любимой хозяйкой. - Поняв, что уже переходит грань допустимой кровопотери, она отняла руку от бедра и, с трудом разжав ее, выронила лезвие на пол. - Шоу закончилось. На сегодня. Доковыляв до ванной, девушка достала духи «Прада». Вся ее шелковая, райская, роскошная жизнь на деле как этот дорогущий парфюм, который она использует вместо спирта для прижигания нанесенных собственной рукой ран. Кристина смочила ватный диск жгучей жидкостью с нотками изумительных цветов и поднесла к орущей от муки коже. Лезвие прорезало кривую улыбку алых от свежих содранных бляшек губ. - Янтарной россыпью проливается солнце там, где нас нет, - почти неслышно произнесла она, закусывая губу, на которой почти не осталось кожи. - Туда, куда мы никогда не дойдем, мерцают бриллиантами драгоценные звезды, - надрывный шепот сведенного спазмом горла оборвался, когда Кристина позволила себе вскрик, прижигая новый порез. - Там, где нам не бывать, воздух соткан из кружева, а не сплетен из кровавых нитей твоей души. - Еще разок, совсем чуть-чуть... - Спаси меня, пусти в мой вымышленный мир, в мой город из жести, лишь бы больше не ступать по золоту... По окончании шоковой терапии ее кожа коптила болью. Сейчас бы залить огонь внутрь себя, чего-нибудь покрепче и без закуски, чтобы спалить и без того больной желудок к чертям. Ее мрачные мысли развеял звонок домашнего телефона. - Мама, - догадалась Кристина, ведь только она звонит на этот древний, допотопный аппарат. - Привет, мамуля. - Что у тебя с голосом, девочка моя? - Связки устали, даже говорю с трудом. Куча летних фестивалей, концертов, - ложь текла из ее уст горьким медом. - Стараюсь особо не разговаривать. - Ты же моя красавица! Наша с отцом горд