— А может ко мне зайдешь? У меня мадера имеется, сладкая. Сегодня два солдата Кексгольмского полка ей рассчитались. И беру я недорого.
— Ну да, три рубля же это не деньги, это любовь. Сегодня некогда, завтра, может быть, забегу вечерком, сладкая.
— Ну заходи, я всегда здесь, если свободна. — крикнула девица уже в мою удаляющуюся спину.
Дорогу к своему складу купец мне описал достаточно подробно, с привязкой к местности и архитектурным излишествам, поэтому был я у одноэтажного кирпичного лабаза, с потемневшей вывеской «Смешанная торговля. Бакалея. Скобяной товар. Торговый дом купца Пыжикова Е. А.» над широкими воротами, примерно через час блужданий среди узких переулков, построек, какой-то железной дороги и закопченных мастерских.
В узкую щель небольшой дверцы, врезанной в одну из створок ворот, пробивался тусклый свет, а у железной трубы у входа грустно стояла накрытая попоной, впряженная в телегу, лошадь. Наверное, это был экипаж, на котором и увозили от родного дома Анну Ефремовну Пыжикову. Увидев приближающегося меня, лошадка встревоженно всхрапнула, выпустив из ноздрей струйку пара. Люди, что в полголоса разговаривали на складе, напряженно замолчали.
Я вытащил из кармана носовой платок, вытряхнул на руку куски сахара, взятого у мадам Пыжиковой для проведения органолептической экспертизы и, вытянув раскрытую ладонь вперед, крадучись, двинулся в сторону беспокойного животного. Не знаю, как лошади видят в темноте, но тревога в голове лошадки сменилась ожиданием и надеждой — она вытянула в мою сторону любопытную морду, а потом, когда я приблизился, осторожно взяла крупными зубами сахар с руки и радостно захрустела им. Я погладил моего нового четвероного друга по коричневому лбу с маленькой белой звездочкой, показал ей пустые ладони, когда она вновь к ним потянулась, после чего припал ухом к щели в двери, где обитатели склада уже успокоились и продолжили свою беседу.
— Колюня, может дозволишь мне с девкой побаловаться. На хрен ее вести твоему блатокаину, перетопчется он. Да и без денег за девку, у нас их скоро будет, как у дурака махорки.
— Денег много не бывает. А хабар этот еще скинуть надо по хорошей цене.
— Да ладно, чего не скинуть? Завтра купца кончим, хабар прямо со склада скупщикам запродадим, да и уйдем с концами. Дай девку, страсть как хочется.
— Слушай, я Сеньке девку не отдал, хотя он на коленях стоял, просил с дочкой за папашку рассчитаться, а ты тут на мен катишь. Сказал, завтра ее продадим — значить завтра. Тебе то, какая разница, какой шлюхе морду бить по пьяне, а человек девку непорченую просил привести. Тем более ты с ней уже побаловался…
— Да что там — сиську помял. От этого с нее точно не убудет…
В щель мне было видно только большой широкий прилавок, что протянулся поперек всего пространство склада, за прилавком угадывались большие стеллажи с каким-то товаром, теряющиеся в темноте. Свет был колеблющийся, дерганный и красноватым, шел откуда-то сбоку, наверное, его источником была открытая дверца какой-то печи.
Калитка ворот была закрыта на широкую щеколду, я засунул узкое лезвие штыка в щель и попытался сдвинуть металлическую полосу в сторону. Щеколда не сдвинулась с места, раздался только резкий скрежет сорвавшегося жала штыка по металлу.
— Слышал?
— Ага.
— Иди посмотри, кто там бродит.
— Сука! — я аккуратно прислонил выдавшую меня винтовку к кирпичной стене и торопливо тянул, опять зацепившийся шпорой за карман, револьвер.
Раздались тяжелые шаги, напротив ворот появился темный силуэт, и я выстрелил два раза, плотно прижав ствол револьвера к деревянным створкам.
— Еб! — человек схватился за живот и тяжело осел, а я, понимая, что терять мне нечего, приставил ствол «Вессона» напротив пластины щеколды и выстрелил еще раз.
— Банг! — от страшного удара мягкой, но шестнадцатиграммовой, пули вырвало щеколду из крепления, и она беспомощно повисла на одном гвозде.
Я приоткрыл скрипнувшую калитку ворот и бросился на пол, вытянув руку в оружием вперед и влево, откуда слепило меня яркое пламя, бьющееся в железной буржуйке.
— Бах! Бах! Бах! — яркие вспышки рассвели чуть правее круглого корпуса печи, пули свистнули над моей головой. Если бы я просто шагнул во внутрь, все три прилетели бы мне в грудь или живот, успел подумать я, выпуская два оставшихся патрона, целясь по вспышкам.
В почти наступившей тишине (человек, в которого я стрелял первым, сучил ногами и сипел что-то сквозь сжатые до хруста зубы) я, на четвереньках, отполз назад. Спрятавшись за телегу, направив ствол винтовки на приоткрытую калитку, на случай контратаки противника изнутри, я судорожным движением переломил револьвер и теперь набивал дымящиеся каморы барабана новыми патронами. Возвращение на склад происходило в том же порядке, что и первый раз — полз на четвереньках, выставив ствол револьвера вперед. Человек, стонавший у входя, мешал мне слушать тишину, поэтому получил пулю милосердия куда-то в выгнутую в мою сторону спину, после чего сразу замолчал. Потом я долго лежал на пороге, всматриваясь в темную кучу, виднеющуюся между ножек буржуйки. Треск дров и гудение пламени в печи мешали мне слушать, поэтому я, на всякий случай, произвел контрольный выстрел и в эту кучу тряпок, после чего, на корточках, опять двинулся вперед.