Гимназисты, вереща от восторга, ведь они попали на настоящий военный склад с оружием, таскали тяжеленые ящики. Вахмистр досконально проверял содержимое ящиков на соответствие моему списку. Я же отвел в сторонку блестящего, как золотой червонец, зауряд-прапорщика, который любовно гладил свою грудь в области сердца, где под толстым шинельным сукном грел его сердце конверт с иностранной валютой.
— Господин прапорщик, у меня к вам еще одна просьба, небольшая. Мне бы на несколько дней у вас получить три десятка противогазов.
Кладовщик выпучил на меня глаза:
— Зачем вам, ваше благородие, противогазы? И что значит на несколько дней?
— Да тут такая нелепица вышла. Обратился ко мне знакомый режиссер, хочет синему снять, про войну. И у него в одной сцене немцы проводят газовую атаку на наши позиции, а оттуда встают израненные и потравленные… — я рассказал, застывшему с открытым ртом, начальнику склада, краткий пересказ картины «Атаки мертвецов» и он проникся важностью момента, у прожженного тыловика даже глаза предательски заблестели.
— Ну раз такое дело, то, конечно, расстараюсь и дам вам двадцать пять масок Кумманта я вам на несколько дней дам. Только обязательно верните, ваше благородие.
— Все непременно верну, не сомневайтесь. Сколько я вам должен?
— Если на время и для благородного дела…Ничего не возьму. — и кладовщик, очевидно, чтобы избежать соблазна, спрятал ручки за спину.
— Может быть, пулемет вам в залог оставить? А когда маски возвращать буду, вы мне его вернете.
— Нет, благодарю вас, я вижу, что вы благородный человек и свое слово не нарушите.
— Вы тоже образец патриотизма и обладатель широчайшего кругозора, с пониманием важности киноискусства для воспитания самых широких слоев населения.
И два благородных и почти честных человека церемонно раскланялись.
Наконец, все оговоренное было погружено на телегу, влекомую недовольной Звездочкой, после чего мы двинулись в обратный путь. Инвалиды ехали на телеге, а гимназисты бодро шагали сзади, пытаясь отбывать шаг, но, все время, сбиваясь с ноги.
Я шел пешком, дердась рядом с телегой, скрипящей особенно громко, так как, вес закруженного на нее военного снаряжения и инвалидов превысил все допустимые нормы, когда в моей голове мелькнула неожиданная мысль.
— Владимир Николаевич! — я повернулся к вахмистру: — Вы до нашего расположения сами доберетесь?
— Конечно, Петр Степанович. Что-то случилось?
— Нет, Владимир Николаевич, блеснула одна мысль…
— Понимаю, дама…
— Что вы, господин вахмистр. Не поверите, но тоже игрушки для больших мальчиков.
До казарм лейб-гвардии Кирасирского полка мы с Трефом добирались больше часа. Когда мы вышли к улице Шпалерной, было уже совсем поздно, в окнах обывательских домов уже стали тушить огни.
В казармах кирасир порядка было чуть больше, чем, например, у егерей.
— Ты куда, пехоцкий?
— Я из Егерского полка, делегат. Мне к унтерам надо, где-то они у вас собираться должны.
— А ну, шагай за мной.
Военный запустил меня в трехэтажное здание казармы и зашагал по лестнице вверх, приглашающе махнул рукой.
Если ты был в одной казарме, то, считай, что побывал во всех. Большие залы, трехэтажные нары, кучи шинелей и шапок, сапоги с сохнущими портянками, гул голосов, тучи махорочного дыма и вонь от немытых тел, очередная каптерка, где, плотным кружком сидели унтера, окружив стол с немудрящей закуской.
Когда мы с Трефом, вслед за часовым, вошли в помещение, на нас, как огни прожекторов, скрестились с десяток сердитых взглядов.
— Что тут пехота позабыла? — из-за стола встал высокий, широкоплечий, вахмистр.
— Где пяхота? — пьяно завопил младший унтер, до этого блаженно спавший лицом на столе.
Он встал, развернулся в нашу сторону, и вдруг, бросив взгляд на ощерившегося в оскале Трефа, испуганно взмахнув руками, сделал два неуверенных шага назад, споткнулся о табуретку, после чего на пол полетели оба.
— Леха, что с тобой? — слабо барахтающегося на полу унтера подхватил десяток сильных рук и рывком, поставил на ноги.