– Говорите, доктор, продолжайте, – игнорируя возмущение зятя, обратился к Эдуарду Мирослав. – Какова ваша идея? Ей может стать лучше?
– Да, действительно, есть вероятность, что такой стресс поможет Ольге вернуться в свое нормальное состояние после того, как она попрощается с этой иллюзией…
– Вы правда считаете, что она способна вернуться? – не выдержал Костя. – Да ведь у нее и до этого были отклонения!
– Не смей! – вдруг прикрикнул Мирослав Николаевич и рванулся к зятю, но супруга его удержала. – Не смей оговаривать мою дочь, называя сумасшедшей.
– Конечно, вам тяжело признать ее болезнь, потому что виноваты в этом вы, папа! – язвительный акцент на последнем слове и горящие ненавистью глаза Кости распалили в Мирославе ответную ярость, но супруга продолжала стеной стоять на его пути.
– Ты не забылся? – заорал он.
– Послушайте, джентльмены, – монотонно перебил Эдуард, – оставьте выяснение отношений на потом! А теперь позвольте объясниться, Константин.
– Позволяю! – рявкнул тот и вперился яростным взглядом в глаза врача.
– Нам нужно сделать все возможное, чтобы спасти Ольгу. И на данный момент, она настолько верит в свою беременность, что переубедить женскую психику вряд ли невозможно. И если она убеждена в существовании своего ребенка, то нужно сделать так, чтобы ее прощание с этой беременностью выглядело как можно правдоподобней. Понимаете, Константин, в данном случае целесообразными могут оказаться самые безумные, на первый взгляд, вещи. Это вы понимаете, что она ошибается. А она не понимает! Наша задача аккуратно и доходчиво донести до нее суть вещей.
Тот только отрешенно впялился в окно, отвернувшимся торсом демонстрируя свое отношение к происходящему.
– Мы принимаем ваше предложение, – вдруг согласился Мирослав.
Ордынцева это не удивило – тот часто решал за всех и вмешивался во всё. Но его не это выводило из себя, а человеческая тупость. Ему казалось, что все играют.
– Только так, Костя! – прозвучал командный тон. – Чтобы об этом никто ничего не знал. Слышишь? Я не позволю, чтобы о дочери говорили как о сумасшедшей! Пусть все думают, что действительно потеряла ребенка. Правдоподобней будет и для нее.
Тот только кивнул, горько усмехнулся, но не повернулся.
– Разумеется, Мирослав Николаевич. Я ожидал услышать нечто подобное, показывающее ваше истинное лицемерие в данной ситуации. Главное – мнение общества.
И снова рвущегося Димончука удержала его хрупкая супруга.
– Я прошу в последний раз, – Костя обернулся к Мирославу, не стыдясь бросить даже умоляющий взгляд в его сторону, – давайте покажем ее западным специалистам. Я навел справки и нашел отличных профессионалов.
– Нет! – отрезал тот, и в этой категоричности слышалась скорее какая-то принципиальность.
Костя развел руками и тихонько пробормотал:
– Прости, Оленька, я сделал все что мог.
«Прости меня, родная моя»
Проснувшаяся Оля не изменила своего решения относительно похорон, хотя ее нестабильность в поведении была непредсказуема. Костя в приготовлении этого театра не принимал участия. Он вообще с трудом согласился просто поприсутствовать.
Все эти абсурдные идеи настолько его удручали, что ему хотелось сейчас же исчезнуть из жизни умалишенной семейки и забыть все, как страшный сон. А заодно вычеркнуть странные годы своей жизни. Интересно, что и сама Ольга не особо нуждалась в поддержке мужа – она будто о нем забыла. Наверное, потому что отец и мать нашли, наконец, время для общения с дочерью. А Костя как был чужим для нее, так и остался.
Не верилось, что все это происходит на его глазах: кладбище, маленький гробик, цветы и даже игрушки… Косте казалось, что он чувствует шевеление своих волос от этой картины, полной лицемерия и ханжества.
Мирослав сделал всё возможное, чтобы обстановка выглядела правдоподобно, но только зачем, если сама Ольга не понимала, что происходит, и Константин отчетливо это видел по ее рассеянному взгляду. Он знал: ее наколют успокоительными, чтобы она могла стоять на ногах. И, увидев жену впервые за последние четыре дня, Костя обомлел – она походила на высохший манекен.
Самое страшное, в чем он практически был убежден, что как раз из-за действий успокоительных этот «спектакль» не останется в ее памяти, а, следовательно, их старания могут оказаться напрасными. Его предположения подтвердил иностранный врач-психиатр, с которым утром Ордынцев консультировался по видеосвязи.
Мирослав старался не подпускать Костю близко к дочери, но присутствия зятя требовал. Ордынцев к этому относился равнодушно – ему даже стало легче, когда он оказался освобожденным от бремени ухода за безумной супругой. Пусть душевно эта ситуация его уничтожала, но ведь он понимал, что жена никогда не любила его, потому обязана быть с близкими людьми, которые станут для нее настоящей поддержкой. Так будет лучше.