Первые неприятности начались с первыми серьезными схватками… Вместо того чтобы отведать бодрящего чаю с лепестками роз, Джессика спокойным ровным голосом сообщила всем о своем твердом решении выброситься из окна, если ей сию минуту не сделают эпидуральную анестезию. Для этого был вызван анестезиолог, который согласился организовать «эпидуралку» при условии, что дама вылезет из бассейна. В ходе оживленных переговоров все пришли к решению, что анестезиолог в бассейн не поместится, и лучше всего проводить анестезию на кровати. После эпидуральной анестезии вновь заструился голубой свет и замяукала в магнитофоне приятная расслабляющая музыка.
Но большего внимания заслуживает второй период родов… Несмотря на эпидуральную анестезию, потужной период может быть достаточно болезненным, и разные женщины ведут себя в нем по-разному. Кто-то кричит благим матом, так что пролетающие за окном птицы падают замертво, кто-то, сжав зубы, тужится сквозь боль, кто-то требует немедленного кесарева сечения, кто-то просто сдается и впадает в тихое запредельное отчаяние… Но у аристократов, как выяснилось, все иначе…
Вот такой примерно диалог, который я не побоюсь назвать классическим, произошел между мной и Джессикой непосредственно перед рождением ее ребенка.
— Джессика, я должен заметить, что шейка вашей матки полностью раскрылась и голова ребеночка вот-вот покажется на свет.
— Очень мило с ее стороны, надеюсь, вы останетесь с нами до конца и проинформируете меня о том, что пора тужиться.
— Несомненно. Тем более что тужиться необходимо, как только вы почувствуете, что начинается схватка.
— ААААА!!!! (Схватка!) ААААА!!!!! Извините.
— Вам совершенно не стоит извиняться, это вполне нормально — так себя вести в родах.
— Извините, что информирую вас об этом, но боюсь, что я обкакалась.
— Очень хорошо. Мы позаботимся об этом, вам не о чем волноваться.
— Благодарю вас. Вы очень добры. Я не волнуюсь, просто обычно я делаю это без свидетелей.
— Не сомневаюсь.
— АААА!!!! (Схватка!) ААААА!!!! Извините.
— Наберите полную грудь воздуха и потужьтесь!
— !!!!!!!!!!!!!
— Отлично, голова уже родилась. Теперь нам надо родить плечики и туловище!
— Доктор, будьте откровенны со мной. Надеюсь, что волосы у малыша не рыжего цвета?
— Нет, мадам. Могу вас заверить.
— Очень хорошо. Не будете ли вы так добры усадить Джонатана на стул. Это не его обычный цвет лица…
Джонатан тем временем, с лицом белого цвета, неуклонно сползает по стенке на пол, его подхватывает акушерка.
— !!!!!!!!!! (Схватка!)
Родившегося мальчика подносят к Джессике. Ни тени эмоций на лице, кроме одной-единственной мелькнувшей слезы, пробежавшей по щеке так быстро, как будто бы ее и не было…
— Good afternoon, baby boy!
— Уааа-уаааааа!!!!!!
Самым интересным неожиданно оказался последний диалог, когда родили плаценту, зашили небольшой разрез на промежности, привели в чувство счастливого отца семейства и разлили шампанское по бокалам. Джессика все еще находится в родильном кресле с ногами на подставках и десятком подушек под головой.
— Посмотрите, Джес, вашего огромного живота больше нет!
— Blimey! I can see my cunt now, can I not?[6]
— You can indeed![7]
— Thanks for your help.
Да… Леди во всем, ну что тут скажешь…
Мысли вслух перед краш-кесаревым в четыре часа утра
Когда падает сердце[8] мы все спешим на помощь к нему, к не рожденному еще человеку, который изо всех сил пытается появиться на свет. Такая уж наша работа — помочь ему выжить, даже если Богу угодно, чтобы сердце его остановилось еще в материнской утробе. Может, Бог хочет дать ему шанс? Сделать так, чтобы в момент, когда сердце его устало и больше не может биться, рядом оказались мы? Потому что он — наш… Но мы — не боги и делаем только то, что умеем.
Когда падает сердце — мы все знаем, что делать. Мы бежим по коридору, мы открываем дверь в операционную и зажигаем огни бестеневой лампы. Каждый из нас, от хирурга до санитара, пытается спасти ему жизнь. Потому что он — наш. Он такой же, как мы: веселый, хмурый, добрый, сердитый, обидчивый, капризный, храбрый и трусливый. Он способен любить, как мы, и прощать тем, кого любит, как мы.
Но это — в будущем. Если получится. Если хватит времени. А сейчас — сердце его упало в ноль. Но он этого не знает, он просто жил, слушал сердце матери, и его собственное сердце училось биться в такт с материнским, и душа его улыбалась.
Сегодня — жизнь или смерть. Секундомер запущен. И если он умрет, то, конечно, попадет в рай, где таким, как он, уже приготовлены крылья и маленький лук со стрелами. А если выживет — он станет таким же, как мы. Или лучше…