Наверно, потому что у нас было хорошее настроение, Штрассер сказал:
«Значит, отдаем ему все шестьсот франков. И я еще своих четыреста. Все, что у меня есть при себе. Это немного поможет Порте, он будет легче переносить боль».
Госпожа Штрассер была не согласна, но не посмела возразить. Она только спросила:
«А это не слишком много?»
«Нет, — парировал Штрассер. — Ведь в больницу он попал из-за нас».
«Нечего было ему прыгать из окна».
Сидевший рядом с женой Штрассер заговорщически подмигнул нам: только не надо возражать. И это мне тоже понравилось — у нас с ним от его жены была маленькая тайна.
«Итак, уезжаем послезавтра, — объявил Штрассер. — А завтра нужно будет немного почиститься и собрать вещи. В Фиспе мы пропустим один поезд. А в это время кто-то из нас сходит в больницу и передаст Порте деньги».
Мы были согласны. Теперь уже не осталось и следа от подавленности, столь угнетавшей нас после погони за итальянцем. Когда Штрассер предложил нам съездить в Зас-Фе и искупаться в местном бассейне, все мы восприняли эту идею с воодушевлением. Мы поехали туда после обеда. В Зас-Фе отличный бассейн. Куда ни повернись, везде перед тобой четырехтысячные вершины: Дом, или Аллалинхорн, или Тешхорн и другие. Со всех сторон высокие горы — действительно величественное зрелище.
Госпожа Штрассер отправилась вместе с нами в порядке исключения. Когда она вышла в купальном костюме из кабины, видно было, что она чувствует себя немного стесненно. Хотя с длинными распущенными волосами она выглядела очень молодо.
Когда мы вернулись, почти совсем стемнело. Мы доели консервы, мясной рулет, картошку и колбаски.
«Завтра нам останется только почиститься и собрать вещи, — сказал Штрассер. — Утром можно рано не вставать, спите сколько хотите».
Штрассер уже не подчеркивал больше свою власть над нами и стал, наоборот, таким любезным и приятным, что мы, переглянувшись, в один голос заявили, что в таких условиях вполне можно было бы провести здесь еще неделю. Ночью мы снова вылезали через окно, рассаживались на траве, курили и еще долго говорили о Порте. Наутро следующего дня мы вышли в путь. Сначала пешком в Зас-Альмагель, а потом на почтовом автомобиле вниз по горной дороге до Фиспа.
— Значит, вот в чем дело, вот почему вы ничего не рассказывали, — говорит Карин. — Вам просто было стыдно.
— Ну да, — говорит Артур. — Стыдно?! А чего тут, собственно, стыдиться?
— А вот мне было стыдно, — замечает Петер. — Мне и до сих пор стыдно. Хоть и не так, как прежде, но все же.
— А что так? Просто не понимаю. Мы же не виноваты. Если хорошенько задуматься, нашей вины здесь нет. Вот Штрассер, это да. Согласен. Но больше всего виноват полицейский. Там, в полицейском участке, — помнишь, в каком тоне он с нами разговаривал? А, собственно, на каком основании? Если бы он не наговорил нам всякой ерунды: деньги похитил Каневари, ищите, мол, его там, в теллибоденской хижине, — самим нам никогда и в голову бы не пришло устроить эту погоню. Да еще детально расписал его внешность, а ведь Порта точно такой же пожилой, худосочный и невысокого роста. Поэтому нам не в чем себя укорять. Скажи, ну кто виноват в том, что мы избили Порту? Конечно, полицейский. Потому что он убедил нас, мол, это — Каневари, тот самый Каневари.
— Разве это так важно — Порта или Каневари?
Артур не возражает. Видимо, ему абсолютно все равно.
— Почему вы до сих пор никому об этом не рассказывали, только мне? — спрашивает Карин. Она втайне надеется, Петер скажет, что она для него — близкий человек. Вместе с тем Карин уверена, что в присутствии Артура таких слов от Петера не дождешься. А может быть, он хоть как-то намекнет, чтобы ей одной стало понятно. Хотя бы только взглядом. Но Петер никак не проявляет своего намерения — ни словом, ни взглядом. Артур переворачивается на спину, потом устраивается на траве в нескольких метрах от них. Солнце повисло совсем низко над горизонтом, и Артур оказался почти в тени деревьев.
— Итак, мы решили, — говорит он, — добираться поездом до Фиспа, чтобы навестить Порту в больнице. На вокзале купили открытку с видами и написали на ней: желаем скорейшего выздоровления, и все подписались. Штрассер вложил деньги и открытку в конверт. Наблюдая за тем, как исчезают деньги, его жена еще раз попыталась протестовать, теперь, правда, весьма робко: