— Боюсь, — заметила Джолетта, — мы не изменили в лучшую сторону его мнения о манерах американцев.
— Потому что принесли свое угощение в его милое заведение? Не волнуйтесь, его надменный вид ничего не значит. Возможно, он беспокоится о своем банковском счете.
— Вы так считаете?
Он кивнул.
— В Европе никому ни до кого нет дела, если, конечно, вы не шумите и никого не трогаете. Сидите ли вы в парижском кафе или переходите улицу в Риме, главное — быть безукоризненно вежливым и не обращать ни на что внимания. Делайте, что хотите, но сохраняйте достойный вид и никогда не смотрите в глаза.
— Вы шутите!
— Поступайте так, и все будут считать вас местным жителем.
Роун наблюдал за Джолеттой, которая сидела напротив него, такая далекая и напряженная. Внимание ее на какой-то момент привлекла блондинка, судя по виду, американка, которая шла в их сторону. Она успокоилась, только когда блондинка прошла мимо, даже не взглянув на них.
Ему было интересно знать, видела ли Джолетта Натали у гостиницы. Скорее всего да. Она прошла дальше по улице не только из-за кондитерской. Это было так похоже на нее — не говорить ему о мотивах своего поведения, ведь для нее он был случайным знакомым.
Роун постепенно начинал понимать, как много скрывается за ее наружностью, которую она являла окружающим. Она казалась человеком сдержанным, может быть, даже чересчур сдержанным. Ее нельзя было назвать застенчивой — застенчивые женщины не ходят по темным улицам ночью и не отправляются одни путешествовать по Европе. Скорее она подавляла свои естественные порывы, чтобы иметь возможность защититься от неожиданных ситуаций. Он бы многое отдал, чтобы оказаться рядом, когда она наконец выберется из своего панциря.
Вечерний закат играл в волосах девушки, бросал жемчужные отблески на ее кожу, поэтому казалось, будто она светится. На нижней губе у нее остался крохотный кусочек шоколада, и Роуну захотелось стереть его поцелуем. Желание было столь велико, что он сидел, боясь пошевелиться, затем откинулся на спинку стула, сжимая в руках чашку с кофе, в надежде восстановить самоконтроль.
Роун засомневался, правильно ли он поступил, решившись на этот тур. Он хотел облегчить свою работу, во всяком случае, так он сам себе объяснял, но легче ему, очевидно, не будет. Вопрос в том, сможет ли он это выдержать. Принципы могли доставить ему массу сложностей, если, конечно, слово «принципы» подходит к данной ситуации.
Ему вдруг стало невообразимо жаль, что все не так легко и просто, как он пытался представить это Джолетте. Он бы многое отдал за возможность путешествовать с ней по Европе без забот и проблем, строить свои отношения с ней без каких-либо ограничений, за исключением тех, что предполагает обычное порядочное поведение. Да, можно сказать, исключительно порядочное.
То место на его груди, до которого она дотронулась, до сих пор горело. Ему тут же представилось, как это было бы, если бы она коснулась его по собственной воле, в порыве нежных чувств. Запах ее тела, смешанный с нежным ароматом «Чайной розы», кружил ему голову. Большинство знакомых ему женщин не отличались индивидуальностью, обладая неким универсальным женским запахом. Другое дело Джолетта. Он подумал, что именно это притягивало его к ней, ему хотелось быть все время рядом, чтобы вдыхать ее аромат. В нем чувствовалось немного сладковатого благоухания дикой орхидеи, смешанного с ароматом спелой груши. Или — смеси темной сливы и ночного жасмина.
Что бы это ни было, оно сводило его с ума. Ему следовало подумать о чем-нибудь другом, если он хотел когда-нибудь убрать салфетку с колен и встать из-за стола. Он слишком увлекся.
И еще он стал бояться того, что может случиться, когда путешествие закончится.
Уже совсем стемнело, когда они направились обратно к гостинице. На улице в этот час было много народу — продавцы и секретарши в пончо и шарфах; бизнесмены в драповых пальто с газетами, засунутыми в карманы; пожилые женщины с сумками, из которых торчали длинные батоны. Машин тоже стало больше, они сновали из ряда в ряд, почти все непрерывно гудели, а велосипедисты протискивались между ними, не обращая никакого внимания на разъяренных водителей.
Джолетта и Роун шли по улице и, не замечая толкавших их пешеходов, обсуждали поездку в Версаль. Джолетта уже записалась на экскурсию и не хотела ее пропускать. Она считала, что Роун, если постарается, тоже может туда попасть.
Они были уже у перекрестка, когда откуда-то справа раздался вой полицейской сирены. Поток машин замедлил ход, потом и вовсе остановился. Пешеходам тоже было некуда идти, и они столпились на углу улицы. Все тянули шеи, пытаясь разглядеть, что произошло.
Роун, глядя поверх голов, объяснил причину затора:
— Там три полицейских фургона.
Машины ярко-синего цвета, который по ту сторону Атлантики можно встретить разве что на роскошных лимузинах, их сопровождал эскорт мотоциклистов. Они пробирались вперед, объезжая препятствия и время от времени выезжая на тротуар. По мере их приближения завывание сирен становилось все оглушительнее.
По-видимому, это был обычный полицейский рейд, хотя вся суматоха могла быть связана и с каким-нибудь террористическим актом — в Париже все возможно. Джолетта уже дважды просыпалась ночью от шума таких кавалькад.
— Эти звуки всегда напоминают мне сцену из «Дневника Анны Франк», когда гестапо арестовывает Анну и ее семью, — сказала она.
— Там город другой, — спокойно ответил Роун.
— Я знаю. — Она подняла на него глаза, но он пытался что-нибудь разглядеть сквозь, толпу и больше ничего не сказал.
Наконец проехала последняя из машин. Джолетту кто-то случайно толкнул, она оказалась в нескольких шагах от Роуна, но даже не пыталась пробраться поближе. Что-то вдруг изменилось между ними, она почувствовала, как он отделяется от нее. Да и светофор снова заработал, пора было переходить улицу.
Взревели моторы, машины набирали скорость. Это было похоже на гонки — каждый из водителей хотел успеть проехать, пока не переменится сигнал светофора. Поток машин тек, как река, и ничего, казалось, не сможет его остановить.
Потом завизжали тормоза, машины снова замерли. Джолетта, продвигавшаяся вперед вместе с осторожными французами, сошла с тротуара и оказалась на обочине. Вдруг раздался рев набиравшей скорость машины. Завизжали женщины, закричали мужчины. Джолетта обернулась и увидела красную спортивную машину, летящую из-за угла прямо на нее.
Она оказалась зажатой с обеих сторон, подняться с обочины ей мешала стена людей на тротуаре. Она почувствовала, что холодеет от ужаса. Толпа нехотя расступилась, и, увидев просвет, Джолетта кинулась к нему.
Ей казалось, что движения ее безумно замедленны, она в отчаянии рванулась вперед, но ноги будто застревали в вязком воздухе. Тело ее изгибалось от неимоверных усилий. Она вытянула вперед руки, чтобы смягчить падение.
Но — не почувствовала его. Только удар в бедро, резкую боль. Ее перевернуло, закружило словно вихрем. Голова коснулась чего-то твердого.
А дальше — тишина и темнота.
8
28 мая 1854 года
Все в Париже кажется мне либо скучным, либо отвратительным. Невыразимо тоскливо слушать старых родственников Гилберта, которые, живя в безвкусном комфорте мелких буржуа, превозносят красоту и аристократический блеск канувшего в Лету правления Бурбонов и порицают действия Наполеона III, присвоившего себе титул императора, которым никто не пользовался после смерти его дяди.
Гилберт же превратился в тирана. Он заявил, что я не должна выходить из дому без сопровождения Термины, чтобы не запятнать его доброе имя, известное в Париже. Известное? Его имя? Что за претензии! Может быть, под этим предлогом он просто хочет держать меня под контролем?