Леля скинула ватник, расстелила поверх выступающих корней, посадила Нину.
— Немножечко подождешь, я наберу клюквы про запас.
— Ну конечно.
Подул ветер, замелькал снежок, и Лелину фигуру на болотце затянуло зыбкой переливающейся белой сеткой. Леля вскоре прибежала, и хотя Нина взмолилась: «Не так уж холодно, потерплю, а вот ягод надо запасти» — Леля заставила больную подняться и брести дальше.
Нина все чаще впадала в забытье, но все-таки волочила ноги, все-таки не останавливалась… Очнулась от слепяще белого света ракеты. Вот она рассыпалась и погасла. Нина различила движущуюся цепочку огоньков. Машины! Одна за другой… И тут же, поверх цепочки, вспорол черноту вертикальный луч прожектора.
— Не беда, шоссе за целый километр, — успокаивал голос Лели. — Зато наконец-то нам попался неплотно сметанный стог. Сейчас уложу тебя. Да и сама высплюсь.
Нина проснулась, застонала. Боль в боку не дает глубоко вздохнуть, а щекочущий запах сена, чего доброго, снова заставит надрываться в кашле.
— Лелька, — Нина едва услышала свой шепот, стала собираться с силой, чтобы заговорить спокойно и ровно. Тут она почувствовала прикосновение Лениных рук: оказывается, та стянула с нее сапоги и тщательно наматывает портянки. Нина догадалась: Лелька свои собственные портянки просушила за пазухой, теперь эти почти просохшие наматывает обессиленному бойцу. А на свои ноги Лелька накрутит сырые.
— Лелька! Я невзначай простонала… Но ты не думай, будто мне хуже.
— Вовсе ты не стонала, — и Леля сноровисто натянула сапоги на согревшиеся ноги подруги. — Тебе во сне же и почудилось. Еще засни да наберись бодрости.
— Я набралась уже. Мне лучше… Пойдем!
— Сначала подзаправься малость. Я все же запасла клюквы. Хоть и немного.
— А сама?
— Ела! Думаешь, вру?
Под вечер того же дня произошло совсем странное: только что месили грязь у заброшенного хуторка с обугленными стенами, с зияющими провалами вместо окошек — и сразу же очутились в сухом сосняке, гудящем верхушками.
— Лелька! Почему вдруг изменилось все? Ты, негодяйка, на себе меня тащила?
— С чего ты взяла, дуреха? Ничего подобного! Ты сама ковыляла.
— Не смей нести меня.
— И не подумаю! Не хватало мне тащить этакую «разжиревшую!»
А когда сумерки заволокли кусты на старой просеке, Леля вдруг резко дернула к себе Нину. Та успела почувствовать — царапнуло пальцы. Колючей проволокой! И тут же они услышали милое, щемяще родное:
— Наши! — выдохнула Нина. — Лель…
Подруга зажала ей рот.
— Патефон! — шепнула она. — Слышишь, немецкая речь? Это фашисты.
А дальше у Нины стали стираться грани между днями и ночами, между коротким урывчатым сном и явью. Лишь одно крепко, навсегда запало в память.
Леля сказала, что сейчас удалось ей собрать немножко калины. Как только минуют сырой луг и выберутся на пригорок — отдохнут и подкрепятся. Наконец одолели топкую низину, расположились на корнях. И Нина старательно жевала твердоватую лепешку и следила из-под слипающихся век, чтобы Леля тоже ела… Потом, уже в забытьи, почувствовала, как она жует и глотает хлеб. Откуда взялся? Нет, это не хлеб, а кусочек ячменной лепешки. Той самой!..
— Лелька! Ты не съела тогда, как уговаривались? И мне подсунула, пользуешься, что плохо соображаю. Твоя низость это — самой не съесть, а мне скармливать.
И Нина заплакала, ненавидя себя за то, что в забытьи съела сбереженную Лелей долю.
У Нины заболело и распухло горло. Не могла даже шептать. Однако брела.
Но вот иссякли также и Лелины силы. Укладывая ненадолго подругу на свой ватник, Леля заставляла себя стоять. А что, если не хватит силы подняться?
Выпрямясь и держась за ветви дерева, девушки заметили сквозь мельтешащий снежок две фигуры в серых шинелях. Один разматывал катушку. Донеслись обрывки русских слов.
Леля крикнула. К ней подбежали.
На расспросы телефонистов Леля ответила то, что предписывалось в таком случае:
— Мы — медсестры… Выбрались из окружения.
Телефонисты заверили: как только восстановят связь, сразу пришлют подмогу.
Леля вдогонку им выкрикнула вопрос, от которого Нина пробудилась:
— Какое сегодня число?
— Четвертое ноября!..
После шести суток боевого пути комсомолки Колесова и Шингаленко добрались до своих.
Лелю и Нину везли в Тучково на дряхленьком, чихающем «газике» с выбитыми боковыми стеклами.
Девушки смотрели на встречные грузовики, над кузовами которых виднелись ряды касок, и снова друг на дружку… И молча улыбались. У них не было сил даже говорить.