– Вы повредили руку? – забеспокоилась она. – И голову? – Она коснулась царапины на его лбу и попыталась счистить грязь с его щеки.
– Ласточка отказалась прыгать через канаву, и я полетел без нее.
– Вам нужен врач.
Он засмеялся и поморщился от боли.
– Старый Пейтон? Он всего лишь вольет мне в глотку немного бренди. Я уже принял дозу этого великолепного лекарства в «Отдыхе кучера». В пивной оказался коновал, и он осмотрел меня. Он утверждает, что кости целы. – Он коснулся ее муслинового платья и прошептал: – Белое. Прекрасная дама в белом.
– Вы пьяны? – спросила она подозрительно. Он наклонил голову и глубоко вздохнул.
– Вы хорошо пахнете... мылом.
– Вы пьяны!
– Возможно. Я пьянею от одного вашего вида, дорогая.
Его губы были теплее, чем вода в ванне. Запах мыла исчез под мужскими ароматами кожи, пота и грязи.
Она прижалась к нему, и он поцеловал ее более настойчиво. До этого момента Лавиния не сознавала, насколько она одинока, и не предполагала, что в этом неловком объятии она будет чувствовать себя так уютно и спокойно.
Все это время она сопротивлялась, чтобы сохранить себя для мифического богатого поклонника. Гаррик Армитидж был реальным мужчиной – раненный, пахнущий бренди, он умело будил ее чувства.
Он застонал – от боли, или желания, или от того и другого одновременно.
– Я поклялся, что не поцелую вас снова.
– «Легко обещать, забыть – еще легче», – процитировала она известное изречение.
– И ты не против?
– Мне это нравится, – смущенно призналась она.
Они молча смотрели друг на друга. Их взгляды были весьма выразительны.
Наконец он заговорил:
– Это может стать самым интересным Рождеством, которое я проведу в Лэнгтри, – если только доживу до него. Карло точно убьет меня за то, что я испортил очередную куртку, – весело засмеялся он. – Я не могу рассчитывать на королевские похороны, но не позволяй им хоронить меня в день охоты – иначе никто в округе не придет на мою могилу.
Мир без Гаррика Армитиджа – это трудно было себе представить.
Невыносимо.
Когда Гаррик занял свое обычное место за обеденным столом, он был относительно трезв, но раненая рука чертовски болела. Невозможность держать нож вынудила его ограничиться той пищей, которую не нужно было резать, и поэтому ему пришлось отказаться от ростбифа. Он обрадовался, когда подали рыбу, и утолил голод вареным карпом и печеными устрицами, поданными в собственной раковине.
Лошади были одной из немногих общих тем для него и его брата. После того как они обсудили управление их конюшней в Суффолке, Гаррик заметил:
– Флинг отлично выглядит. Мой любимый скакун, – объяснил он Лавинии, сидевшей напротив него. – Его растили для скачек, но у него отличные способности к прыжкам. Я найду для вас дамское седло, и вы сможете его потренировать. Я сам не смогу некоторое время этим заниматься.
– Вы любите лошадей, леди Лавиния? – осведомился герцог.
Гаррик заговорил прежде, чем она успела ответить:
– Когда я взял ее в Гайд-парк, она пожаловалась, что темп был слишком медленным. Я сказал ей, что, если ей нужна хорошая скачка, она может помочь нам гоняться за лисами.
– Женщины не участвуют в охоте, Гарри, ты ведь это знаешь.
– Не будь таким занудой, черт побери! В конце концов, ты сделал исключение для той женщины, Пейтон.
– Ее муж – наш выжлятник.
– Подозреваю, это все потому, что вы, парни, боитесь ее. Лично я боюсь.
– Я буду рада, если смогу скакать по поместью на вашей лошади, лорд Гаррик, – поспешно вмешалась Лавиния.
Ее такт его поразил – он был уверен, что ей очень бы хотелось принять участие в охоте, и она была разочарована вердиктом Эдварда.
После того как подали сыр и фрукты, Фрэнсис увела Лавинию, и Гаррик остался наедине со своим сводным братом. Он рассеянно слушал, как тот его критикует за то, что он свалился с Ласточки, что поощряет молодых леди охотиться. Но вскоре Эдвард задал давно ожидаемый Гарриком вопрос:
– Ты видел Маделину?
– Да, на званых вечерах, но нам не удавалось поговорить наедине.
Эдвард взял графин с портвейном с серебряного подноса и налил хорошую дозу в свой стакан.
– А как поживает моя дочь?
– У меня нет о ней новостей.
– Она хрупкая, ты же знаешь. Маделина едва не умерла во время родов. У нее больше никогда не будет детей.
– Мне очень жаль, Эдвард.
Его сочувствие было искренним, но казалось ужасно неуместным: его бедный брат был влюблен в чужую жену.
– Когда она поправилась после родов, я просил ее уйти от Фаулера. Она умоляла меня бросить ее и забыть навсегда. Хотя я не могу сделать это, я уехал в Лэнгтри, чтобы пощадить ее чувства.
– Ты поступил правильно, – вздохнул Гаррик и взял из вазы засахаренную сливу. Он больше привык получать советы, а не давать их и все же был вынужден сказать: – Ты должен жениться, произвести на свет сыновей.
Эдвард покачал головой:
– Невозможно.
– Но это твой долг.
– В глазах церкви ты – законный сын моего отца. Оговорка в его завещании не изменяет порядка наследования; она просто мешает мне передать собственность в твое владение или выделить тебе содержание. Ты будешь моим прямым наследником, Гарри, – все, чем я владею, станет твоим.
– Без обид – но я не хочу этого. Я не настоящий Армитидж. Почему ты хочешь остаться холостяком?
– Если мистер Фаулер разведется с женой или скончается раньше ее, она станет герцогиней Холфорд.
– Но ты только что признал, что она бесплодна, – удивился Гаррик.
– И я несу за это ответственность. Мы заплатили высокую цену за нашу незаконную любовь. Но однажды, когда-нибудь, мы соединимся. Я не смог бы жить, если бы не верил в это.
Жалость Гаррика сменилась раздражением. Он хотел племянника – целую толпу племянников, – чтобы его не обременял Лэнгтри и все другие подобные ловушки, прилагающиеся к фамильному титулу. Даже в раннем детстве, задолго до того, как он узнал о своем происхождении, он чувствовал себя здесь чужим. Позже его неоднократно отправляли подальше от семьи. Он никогда не был счастлив здесь и никогда не будет. Хотя герцог и герцогиня давно умерли, их враждебность к нему все еще витала в этом доме.
Но никакие доводы, которые он мог бы привести, не убедят ослепленного любовью Эдварда. По правде говоря, Гаррик начинал открывать для себя, что страсть к определенной женщине может изменить точку зрения мужчины и повлиять на его логику.
– Фрэнсис, – произнес Эдвард мрачно, – хочет, чтобы я провел сезон в городе. Она составила список всех молодых аристократок, которых выведут в свет в следующем сезоне.
– Однажды она сделала то же и для меня, но они все были богатыми наследницами. Мое происхождение тоже их не обрадовало.
– У нее большие надежды на новую кандидатку.
– А такая есть? – Гаррик подался вперед. – Кто она?
– Пусть Фрэнсис сама скажет тебе об этом.
– Ну хоть намекни, чтобы я мог догадаться. Я ее знаю?
Эдвард кивнул.
– Красивая?
– «Удовлетворительно хорошенькая» – таково заключение нашей кузины. Более того, у нее большое наследство, и она бегло говорит по-итальянски.
Гаррику все стало ясно.
– Кэролайн Роджерс. – Он осушил свой стакан одним глотком. – Рэдсток – хитрый парень. Когда он пригласил меня погостить у него в Неаполе, я и не предполагал, что буду вынужден сделать предложение его незаконной дочери.
– Не такая уж плохая партия, между прочим. Только подумай – деньги, Италия...
– Внебрачный ребенок... О мой Бог, – застонал он.
– Рэдстоки не знают, что ты – сын Эвердона, – заметил Эдвард.
Они узнают. Он намерен огласить свое родство с бароном, как только построит игорный дом.
– Присоединимся к дамам? – предложил Эдвард, вставая с кресла.
В гостиной, залитой светом свечей, они обнаружили Фрэнсис с очками на носу, читающую книгу. Лавиния сидела на диване и пыталась подружиться с Шарлеманем.