— Для пользы государства надо деньги накапливать, а не транжирить! — сухо отпарировал Илларионыч. — Государство сильно наличием золотых запасов, а не скопищем обесцененных бумаг.
Колотубин молча слушал, поражаясь его скаредности, а Малыхин, не выдержав, сказал:
— Вы, папаша, словно свои личные, из своего кармана выкладываете…
— Не личные, а Российского государственного банка, — оборвал его чиновник. — И дед мой, и отец тут служили… Бог ты мой, да что вы вообще смыслите в финансовых операциях! — И тихо произнес, подавая бумагу: — Вот, прошу, расписывайтесь…
Потом вместе с этим Илларионычем прошли дальше, поднялись по лестнице и очутились в огромном помещении. В дверях охрана. На окнах массивные решетки. На полу рядами стояли открытые патронные ящики, у стен плотные серые, брезентовые мешки. «Склад какой-то», — подумал Колотубин.
— Принимайте, — сухо сказал Илларионыч. — В патронных ящиках, как изволили распорядиться, золото, а в мешках — банкноты.
Степан, ожидавший, что их поведут дальше, через этот «хозяйственный склад», недоуменно остановился. Он ждал чего-то иного. Воображение рисовало картины таинственные и необычные. Конечно, надеялся увидеть бетонный подвал, стальную комнату, мощные двери, блеск золотых слитков, россыпь драгоценных камней, стопки новых бумажных денег… Об этом читал в романах, много слышал… А тут все как-то до обидного просто, даже обыденно. Мешки брезентовые, как в почтовых вагонах с письмами, да армейские цинковые патронные ящики.
— Это придумка Якова Михайловича, — чекист показал рукой на ящики. — Еще вчера голову ломали, как лучше. А потом вот всю ночь без передышки укладывали. Еще не спали даже… Отпустим вас, пойду похраплю немного.
Чиновник подошел к патронным ящикам, поднял крышку. В ящике плотными рядами лежали продолговатые круглые палочки, аккуратно завернутые в бумагу. Он молча взял одну палочку, развернул длинными узловатыми пальцами бумажную обертку, и у него на широкой ладони сверкнуло золото. У Степана дух захватило: «Новенькие золотые! Одни десятирублевки!» Ему приходилось держать в своих руках в получку всего две-три монеты. А тут столько их! Несметное состояние! В груди полыхало жаром. Степан сжал губы, чуть опустил веки. Никто не должен видеть, что он взволнован. Правительство, товарищ Ленин доверили ему доставить золото в Туркестан, и он, Степан, доставит по назначению, чего бы это ни стоило!
Чтобы успокоиться, Колотубин подошел и с деланной небрежностью взял ящик, приподнял, как бы взвешивая на руках:
— Потяжелей вроде, чем с патронами, будет… Потяжелей.
— Еще бы, чистое золото! — сказал Малыхин.
Между тем старый чиновник развязал один из брезентовых мешков. Он был набит пачками аккуратно перевязанных шпагатом новеньких сторублевок.
— Всего здесь золотом и банкнотами на общую сумму в шестьдесят восемь миллионов рублей ноль копеек. Будем считать и взвешивать? — спросил Илларионыч, показав на весы, — если желаете, то можно и на новый лад, на тонны, как прикажете… Каждая золотая единица достоинством в десять рублей. — Он взял с ладони монету и показал Джангильдинову и Колотубину: — Каждая такая единица весит одну целую и восемь десятых золотника, или на новый лад — семь целых и восемь десятых грамма. Дальше идет простая арифметика…
Джангильдинов не спеша прошелся вдоль патронных ящиков, открыл наугад несколько из них. И всюду сверкал драгоценный металл.
Колотубин, окинув взглядом гору ящиков и брезентовых мешков, мысленно прикидывал, сколько же потребуется дней и ночей, чтобы все пересчитать? «Может, принимать на вес, как товар?» Он посмотрел на командира. В глазах Джангильдинова уловил такой же немой вопрос.
— Берем? — спросил Колотубин.
— Все берем, — махнул рукой Джангильдинов и, повернувшись к чекисту, коротко приказал: — Грузите!
2
По большому тонкому стеклу струились дождевые капли.
Чокан Мусрепов, поджав под себя босые ноги, сидел у окна на широкой двухспальной французской кровати, застланной двумя серыми суконными солдатскими одеялами, и углом мохнатого банного полотенца старательно снимал густое ружейное масло с винтовочного затвора. Рядом лежала, тускло поблескивая, новенькая трехлинейка.
Чокан изредка поглядывал в окно, и в его темных, немного печальных продолговатых глазах отражалась тоска обитателя степи по солнцу, теплу и широкому раздолью. Что говорить, ему до боли скучно и тесно в этом большом чужом городе, где огромные каменные кибитки стояли рядом, как солдаты, плечом к плечу, сдавливая улицу.