После осмотра церкви пастор, дьяконы и я взялись за руки и произнесли молитву у алтаря. После этого меня оставили одного, чтобы я посидел на скамье и собрался с мыслями. Каково было родителям тогда, сорок лет назад, думал я, узнать, что они лишились своих бесценных дочерей из-за жестокости одновременно и такой бессмысленной, и такой страшной? Как смогли они перенести боль, если бы не были уверены, что гибель их детей имеет какую-то цель, что в неизмеримой потере может быть найдено какое-то значение? Эти родители наверняка видели, как со всей страны стекаются скорбящие, наверняка читали соболезнования со всего мира, наверняка смотрели по телевизору речь Линдона Джонсона, наверняка видели, как Конгресс наконец принял закон «О гражданских правах» 1964 года. Знакомые и незнакомые люди наверняка заверяли их, что дочери их погибли не зря, что они пробудили сознание нации и помогли освободить людей; что бомба взорвала плотину и, как вода, потекли справедливость и правда, точно сильный поток. И все же достаточно ли этого знания, чтобы утешить скорбь, удержать от безумия и вечной ярости, если ты одновременно понимаешь, что твой ребенок ушел в лучший мир?
Мысли мои вернулись к моей матери и ее последним дням, когда рак уже распространился по телу и было ясно, что пути назад нет. Она призналась мне во время курса лечения, что еще не готова умирать; все это случилось для нее так неожиданно, словно материальный мир, который она так любила, вдруг обернулся против нее, предал. И хотя она храбро боролась, до самого конца не теряя духа, терпела боль и переносила химиотерапию, я не раз замечал, как во взгляде ее мелькал страх. Больше, чем страх боли или страх перед неизвестным, ее пугало, думаю, само одиночество смерти — понимание того, что на этом последнем отрезке пути с ней не будет никого, с кем можно поделиться своими переживаниями, никого, кто бы вместе с ней поразился способности тела причинять самому себе боль или посмеялся над самой абсурдностью жизни, когда волосы начинают выпадать, а слюнные железы прекращают работу.
Эти мысли оставались при мне, когда я вышел из церкви и произносил свою речь. Позднее вечером, уже дома в Чикаго, я сидел за обеденным столом и смотрел, как Малия и Саша смеются, спорят и не хотят есть фасоль, пока мать не загнала их наверх — мыться и спать. Один на кухне, моя посуду, я представил себе, как мои девочки взрослеют, и почувствовал боль, которую рано или поздно чувствуют все родители, желание ухватить каждое мгновение, когда ребенок рядом, и не отпускать его — сохранить каждый жест, зафиксировать навечно вид их кудряшек или ощущение от прикосновения пальцев, сцепленных с твоими. Я вспомнил, как Саша спросила меня однажды, что происходит, когда мы умираем. «Я не хочу умирать», — добавила она с деловым видом, и я обнял ее и сказал: «Еще очень, очень нескоро тебе надо будет об этом беспокоиться», что, казалось, ее успокоило. Я подумал: может быть, следовало сказать ей правду, что я точно не знаю, что происходит, когда мы умираем, так же как не знаю, где обитает душа или что было до «Большого взрыва». Но, поднимаясь по лестнице, я знал, на что я надеюсь, — на то, что моя мать каким-то образом вместе с теми четырьмя девочками может как-то обнять их, найти радость в их душах.
Я знаю, что тем вечером, укладывая дочерей спать, я немного прикоснулся к небесам.
ГЛАВА 7 Раса
Похороны проходили в большой церкви, в блестящей геометрической конструкции, выстроенной среди десяти хорошо ухоженных акров земли. Говорят, строительство обошлось в тридцать пять миллионов долларов, и это было заметно — здесь имелся банкетный зал, конференц-центр, стоянка на тысячу двести машин, современная акустическая система, телевизионное оборудование и студия для цифрового монтажа.
В церкви уже собрались четыре тысячи человек, большинство из них афроамериканцы, многие — специалисты в какой-либо области: врачи, юристы, экономисты, преподаватели и торговцы недвижимостью. На сцене сенаторы, губернаторы и промышленные магнаты сидели вместе с черными лидерами, такими как Джесси Джексон, Джон Льюис, Эл Шарптон и Т. Д. Джейкс. Снаружи под ярким октябрьским солнцем на тихой улице стояли еще тысячи людей: пожилые пары, одинокие люди, молодые женщины с детскими колясками, одни махали проезжающим кортежам автомобилей, другие стояли в молчаливом раздумье, и все они ждали, желая отдать последнюю дань уважения крохотной седой женщине, которая лежала в гробу в церкви.