— Погоди, Том.
Опять звонок. Длинный-предлинный.
Брэгг быстрым движением запахнул полы халата.
— Так, — задумчиво произнес он. — Будем считать, что теперь он меня разбудил. Оставайся здесь.
Услышав за дверью шарканье ночных туфель, Вацек сразу же подал голос:
— Господин Андреев, это вы? Извините, я разбудил, но мне надо вам кое-что сообщить…
— Что вам угодно? — резко спросил Брэгг, останавливаясь перед дверью и не делая попытки ее открыть.
— Милль пардон, господин профессор… — В голосе Вацека зазвучали униженные нотки. — Какая жалость, что я беспокою вас, но господину русскому необходимо…
— Бог знает что! — гневно перебил его Брэгг и закашлялся от возмущения. — Сейчас же убирайтесь, вы слышите?! В три часа ночи поднять на ноги весь дом… Вы законченный идиот, Вацек.
— Но, господин профессор… — Вацек даже всхлипнул. — Мне приказано… Я требую…
— Вот что, Вацек, — сердито продолжал англичанин, — зарубите у себя на носу, что члену Высшего совета приказывать может только совет. Короче, вон отсюда! Убирайтесь!..
Вацек молчал, тяжело дыша. Пауза длилась недолго. Послышался хриплый смешок.
— Ох, смотрите, господин Брэгг, как бы вам не пожалеть…
— Вон! — бешено рявкнул Брэгг.
…Прислушиваясь к звукам быстро удаляющихся шагов, профессор подумал о хранителях и ощутил во рту мерзкий привкус. Гм… Неужели он боится? Кажется, да.
Оцепенение, сковавшее тело и мозг, длилось считанные секунды. Выбрал первое, что пришло в голову: притвориться задремавшим, подпустить вплотную.
— Joe! t s you? — снова раздалось из ломающихся под чьими-то ногами кустов.
В голосе нотки тревоги. Медлить нельзя, иначе он не приблизится, заподозрит.
— Stand and delver! — хрипло выкрикнул Андреев в темноту.
Послышался смех — тот, в темноте, рассмеялся с явным облегчением и уже без опаски двинулся к пальме, в которую вжимался Андреев.
— Ours, ours… — благодушно бормотал он на ходу. Затем остановился, раздался металлический щелчок — и в лицо Андрееву внезапно ударил синий луч фонарика.
— О-о!.. — Восклицание застряло у солдата в горле. Пожалуй, он не успел ничего рассмотреть: Андреев в один миг подмял его под себя и, не дав опомниться, с силой несколько раз ударил головой о толстый сук. Человек сдавленно застонал, руки, пытавшиеся оттолкнуть Андреева, ослабли.
«Потерял сознание, — промелькнуло в голове Андреева. — Фонарик погасить… Так. Автомат? Пусть останется, ни к чему. Кляп… Рукавом от рубашки… А чем связать? Конечно, ремнем… Вот так… Вот так… Очухается не скоро. Фонарик? Пригодится…»
Андреев взял на руки обмякшее тело, сделал несколько шагов в сторону. Затем, отдуваясь, свалил в гущу кустарника. Все! Теперь немедленно к лагуне. С фонариком идти проще. Только не злоупотреблять им, а то нарвешься. Десять минут четвертого? М-да… Придется выйти на тропу. Кстати, она, возможно, и выведет на берег, минуя подлые мангры. Там посмотрим…
Сейчас он наконец почувствовал, как нестерпимо ноют и саднят исцарапанные ноги, ободранный бок. А, ладно, только бы вернуться до света…
…Было около семи утра, когда Том, уже час болтавшийся в теплой воде лагуны, заметил в нескольких метрах от кораллового барьера мелькающую среди волн точку. Том поправил маску акваланга, изо всех сил поплыл навстречу. Вскоре он оказался рядом с медленно плывущим Андреевым. Взглянув ему в лицо, юноша содрогнулся: русский был мертвенно бледен, глаза смотрели безжизненно.
Не сразу понял Александр Михайлович, чего от него добивается Том. Но в конце концов смысл жестикуляции дошел до его сознания, придавленного смертельной усталостью. С огромным трудом он опустил на лицо маску и ушел вслед за мальчиком под воду.
Только коснувшись края трубы, ведущей в оранжерею, Андреев осознал, что он все-таки доплыл.
Глава II
СУМКА ИЗ КОЖИ ВАРАНА
События последних дней не располагали к особому оптимизму, а Сузи с удивлением замечала, что в глубине души радуется повороту в своей жизни. Щемящее беспокойство за Курта заполнило каждый час и минуту. Только теперь Сузи в полной мере ощутила, что она — живой человек, а не автомат, который ходит, улыбается и перебирает бумажки. Впервые за свои двадцать три года она поняла, как это радостно и как это трудно — любить.
«Узнай!.. Непременно узнай!» — сказал ей Курт сегодня на рассвете. Она приняла его слова как должное. Тревоги Курта стали ее тревогами. В ней пробудилось природное чувство женской преданности, которое заставляет верить не спрашивая и не сомневаясь.