Дорогу от места своего пленения Джон сначала воспринимал, как досадное неудобство, все-таки ехать на голых обледеневших досках, в открытом кузове допотопного грузовика, да еще в промокшем летном комбинезоне не сахар. А с учетом того, что это происходит в ноябре, на Камчатке, под моросящим дождем, идущим напополам со снегом, очень даже далеко не сахар. Никакого сравнения с мягким сиденьем «Шевроле-Корвет» во Флориде. К окончанию пути Маккейн уже думал, что русские просто начали таким изощренным образом их пытать. Не хватало только следователя с его дурацкими вопросами. Уже через час такой езды все три американца сбились в кучу в центре кузова, пытаясь хоть как-то согреться, но все было тщетно. Все конвоиры сидели на лавках, возле кабины, закутавшись в свои теплые шинели. На американцев они обращали внимание, только тогда, когда кто-то из пилотов пытался встать или просто подползти к бортам грузовика. Реакция конвоиров была стандартная, короткий окрик, в случае дальнейшего непослушания следовал сильный удар прикладом. Несколько таких попыток было достаточно для измученных и замерзших пилотов, дальше они старались просто держаться друг за друга, экономя остатки сил и тепла.
Несколько раз Маккейн проваливался в забытье, он уже не мог понять, засыпает он, или теряет в очередной раз сознание. А дорога все не кончалась. Минуты неспешно текли, превращаясь в часы, а грузовик все неспешно ехал по дрянной, испещренной выбоинами, дороге, увозя пилотов вглубь огромной и дикой Камчатки. Уже давным-давно упала на дорогу мрачная темнота. Узкие слабые полоски света от фар, в которых кружился непрерывный хоровод все еще падающего снега, только подчеркивал окружающий мрак. А холод все усиливался, пробирая до костей. И наконец, когда уже Джон готов был продать не только все секреты, которые знал, но и саму свою душу, кому угодно, хоть черту, хоть коммунистам, за одну только всего кружку горячего чая, грузовик остановился. Но пилоты к тому моменту уже не могли встать, измученные и замерзшие, они только слабо шевелись в кузове, бессильно пытаясь распрямить скрюченные и застывшие от холода конечности. В конце концов, разозленные конвоиры просто откинули задний борт, и пинками и прикладами спихнули сбившихся в бесформенный клубок американцев на землю. Прямо под ноги подошедшему офицеру.
— Ну-ну, и кто на этот раз почтил своим прибытием наше скромное заведение? На почти безупречном английском поинтересовался он.
Но измученные пилоты даже не смогли разговаривать, только Маккейн, из врожденного упрямства попытался выдавить из себя что-то вроде «пошел ты к черту», но из замерзшего горла вырвался лишь какой-то бессвязный хрип.
— Опять невежливые гости попались. Но у вас будет время поговорить со мной. С коротким смешком произнес офицер, и уже на русском, обратившись к старшему из конвоиров, коротко бросил: «все документы на пленных — мне, этих к врачу в медпункт, пусть осмотрит». И опять повернувшись к пленным, равнодушно произнес, снова на английском:
— Не надейтесь сдохнуть, янки. Здесь можно умереть только с моего разрешения.
Через час все трое, уже на своих ногах, входили в мрачное длинное здание, изнутри освещаемое лишь несколькими узенькими зарешеченными оконцами. Оказавшись внутри, Джон испытал настоящий шок! Внутри барак казался еще длиннее, дальней стены вообще не было видно, из-за висевшего в бараке густого тумана, состоявшего из пара и человеческих миазмов. Густая какофония запахов мочи и немытых тел, ударила по обонянию Джона, как дубинка по голове. Но больше всего Джон был потрясен не этим. В бараке тесно стояли двухъярусные ряды нар. Даже на первый взгляд их было больше полусотни. И практически все они были заняты! На всех сидели или лежали люди, и на них была пусть грязная, пусть оборванная, но американская военная форма. Джон ошалело потряс головой, откуда у русских столько пленных?! Рядом раздался надрывистый кашель, а потом изумленный хриплый голос пилота «Виджилента», с которым они только что мерзли в кузове грузовика: