В траншее недалеко от помещения медсанбата стоял, прислонившись к стенке, небольшого роста солдат. Автомат висел поперек груди. Руки положены на оба конца оружия. Подошли поближе - знакомый. Сержант Василий толстов, получивший недавно звание Героя Советского Союза.
- О чем задумались, товарищ сержант?
Толстов ответил:
- Родной дядька у меня тут лежит, станичник. Вчера раненный. Я думал, сможет пойти на прорыв, А он не в силах. Приходится ему оставаться.
Сержант замолчал. Он стоял, крепко сжав губы. Потом продолжил:
- Дядька Ефименко оружие просит... Иди, говорит, доложи - пусть дадут оружие и патроны, будем биться до последнего.
Эту же просьбу часом позже передал майор медицинской службы Чернов. Докладывая о размещении тяжелораненых, он сказал, что многие раненые изъявили желание стать в строй - "в заслон", как они выразились. Я приказал выдать этим героям оружие и боеприпасы.
Слово свое они сдержали. Через несколько часов десант пошел на прорыв. Мы слышали, как позади, на истерзанном клочке эльтигенской земли, зазвучали резкие очереди автоматов и пулеметов.
Они сдержали слово!.. Не так давно я совершенно неожиданно получил живое свидетельство об этом беспримерном подвиге. Ко мне в Москву заехал Василий Толстов, работающий ныне на одном из подмосковных заводов, и мы сидели, глядя на раскинувшийся за окном проспект Мира, и вспоминали Эльтиген. Вдруг мой собеседник, что-то припомнив, улыбнулся испросил:
- А не помните ли вы, товарищ генерал, старика Ефименко? Жив ведь дядька! Я в прошлом году был в станице. Василий Афанасьевич вернулся из плена. Не глядите, что шестьдесят лет и столько пришлось перенести, - работает в колхозе за милую душу. Хотите, дам адрес?
Вскоре из станицы Лысогорской пришло письмо от старого казака.
"Привет с Кавказа и добрый день, дорогой товарищ и командир 318-й Новороссийской Василий Федорович!
Хочу вам объяснить, что много прошло времени, но кое-что еще осталось в памяти, как 36 суток стояли ни шагу назад. Но теперь отставим это в сторону, как вам известное. 5 декабря меня в 4 часа ранило в голову. Пробило каску осколком, не утерявшим силы. Все же остался жив. Толстов прибежал в госпиталь часов в семь вечера и говорит: "Дядя, наш десант делится на две части, кто поздоровей - идут на прорыв, а слабые, которые могут держать оружие, остаются в заслоне". Он прибег забрать меня с собой, на прорыв, но я не мог и так остался на защите переднего края с автоматом, и еще осталась часть ручных гранат.
Всю ночь напролет немец тут не давал нам покоя, но мы до утра отбивались, пока были боеприпасы. Утром пошли танки, и все было закончено с "Огненной землей".
И тогда фашисты стали сгонять всех к морю. Кто был совсем без движения, того пристреливали. К круче, где был наш санбат, стащили всех раненых, и так собрались у самого моря. Немецкий полковник через переводчика сказал: "Это все коммунисты, очень долго не сдавались" - и приказал всех расстрелять. Набежали автоматчики. И в это время с Тамани ударила наша артиллерия и налетели наши самолеты. Многие враги нашли себе могилу в этот веселый час. Конечно, и наших много осталось на месте, но главное - покрошили тут фашистов. Так продолжалось до трех раз. Только соберутся, наши как вдарят! Опять бегство и паника..."
Могучий организм казака выдержал. В. А. Ефименко остался жив, и начались для него мучения фашистского плена. Из Севастополя в числе других пленных он был увезен в Германию в лагерь. Отсюда каждый день сотни истощенных, избитых людей отправляли в могилу. "А фашисты говорили - из песка сделаем чернозем". С помощью русского военнопленного врача удалось Ефименко попасть в команду, отправлявшуюся на крестьянские работы на запад Германии. Дом, огороженный колючей проволокой. Днём солдат разводят по хозяевам, а на ночь - опять за проволоку. Отсюда в конце войны Ефименко с товарищами совершил побег, прикончив двух часовых.
Последние строчки письма:
"С тем заканчиваю, дорогой друг и товарищ генерал! Конечно, всего описать невозможно. Но все же нет-нет да и вспомнишь. Немного о себе. Мы с бабкой живем вдвоем. Жизнь хорошая, но здоровье сдает по причине всех этих переживаний. А так живу, работаю понемногу в колхозе. Имею двух сыновей. Один служит уже шесть лет, а другого, меньшого, недавно проводил в армию для прохождения воинской службы. Ефименки еще послужат!"
После выхода первого издания книги стали приходить письма отовсюду. К радости нашей, многие из товарищей, которых мы считали погибшими, здравствуют и поныне. Пишет мне бывший пулеметчик, а ныне слесарь Ростсельмаша А. Г. Журавлев. Волнующее письмо прислал Сергей Рубенович Асатурьян. Он входил в состав группы из 30 человек, которая должна была продержаться в Эльтигене, пока десант не покинет плацдарм. Группой командовал лейтенант Евгений Котляров. Бойцы выполнили приказ. Но в живых остались немногие, и еще меньше выжило после фашистских зверств. Ныне Сергей Рубенович - директор спортивной школы во Владимире, судья всесоюзной категории.
Отважно сражались в Эльтигене Федор Сергеевич Чинякин, проживающий ныне в городе Отрадном, Куйбышевской области, Иван Владимирович Долгокеров, ныне работающий в Керчи, Михаил Павлович Гавозда, ныне путеец Северо-Кавказской железной дороги, и многие другие товарищи, приславшие мне весточки. Спасибо, дорогие друзья, за добрую память, за то, что вы живы, за тепло ваших сердец!
По вражеским тылам
Итак, прощай "Огненная земля"! Мы многое оставляем здесь. Многое уносим с собой. Стрелка часов приближалась к 20.00. К этому времени должны были подойти вызванные на КП командиры полков.
Поджидая офицеров, я всматривался в темноту. Над Эльтигеном беспрерывно взлетали ракеты. Этот рыбацкий поселок, превращенный фашистами в груду развалин, никогда не забудут новороссийцы. В сущности, при всем отчаянном положении, десант покидал плацдарм победителем. Враг не сумел ничего с нами сделать. И теперь мы снова навяжем ему свою волю. Явились Блбулян, Ковешников, Нестеров и Челов. Мы уточнили потери за последний день, установили, сколько осталось людей, способных вести бой. Лучше всего было в морском батальоне и 39-м полку. В течение 5 и 6 декабря два правых батальона полка и морская пехота не испытывали особого давления со стороны противника. Я использовал их подразделения только при организации контратакой то лишь в крайних случаях, стараясь сберечь силы для прорыва. У Блбуляна и Нестерова потери были весьма велики и люди до крайности вымотаны. Человский полк, в течение трех суток отражавший атаки румынской дивизии, находился в удовлетворительном состоянии.
Всего набиралось около двух тысяч человек, считая и раненых, способных передвигаться. Раненые были вооружены. Позже мы видели в бою: солдаты с рукрй на перевязи забрасывали гранатами блиндажи немецких артиллеристов, уничтожали гитлеровцев, не добитых ушедшими вперед штурмовыми группами.
Командирам полков было приказано выдать каждому патроны и гранаты с расчетом на два дня напряженного боя, зарыть в землю материальную часть, которую нельзя взять с собой, уничтожить всю документацию в штабах. Запасы продовольствия позволили дать на человека горстку сухарей и банку мясных консервов на двоих.
Я окончательно объявил свое решение: в 22.00 начинаем атаку вражеской обороны в районе Чурбашского озера. Атакуем внезапно, без артиллерийской подготовки, без единого выстрела. Офицеры пометили на своих картах маршрут продвижения к Керчи. Крепко пожал каждому руку и пожелал боевой удачи и счастливой встречи на Митридате. Нестерову сказал на прощание: "Гвардейцы сегодня дрались прекрасно. Жду этого и впредь".
Копылов, сидя в углу блиндажа, жег в печке документы политотдела. Перед ним лежали стопки бумаги: политдонесения, материалы партийного учета, заявления о приеме в партию. Несколько слов, написанных карандашом на листочке бумаги: "Прошу считать меня коммунистом". За этими словами - беспредельная преданность делу партии и несгибаемое мужество.
Лейтенант Попельнишенко... Он со своими солдатами отбил за день семь танковых атак и гранатой остановил "фердинанда" над траншеей у школы. Ранен, остался в строю.