— А мишки-то настоящие? — подхватил рассказ Некрасова смешливый минометчик Воронков. — Сгодится.
Фраза пошла гулять по минометной роте, как по московской школе.
И в другой раз разговор зашел о честности, порядочности, человеческом достоинстве. Некрасов рассказал бойцам одну школьную историю:
— Вы все учились и знаете отлично, что такое списывание и подсказка.
— Как же, сами грешили.
У нас в классе, бывало, сдували. Не часто, при крайней необходимости. Да было это и непросто. Попробуй спиши контрольную по физике: у физички Полины Юльевны глаз наметанный, просвечивает, как рентгеном. Вряд ли кому приходило в голову подсказывать на биологии и ботанике: Николай Николаевич Лебедев только на вид простоват, а бдительности не терял. На географии Серафиму Дмитриевну Менделееву тоже не проведешь: она едва ли не весь мир объездила, знала даже, какого цвета вода в каналах Венеции. Начнет гонять по географической карте, ни один суфлер не выручит. Что касается учительницы математики Марии Яковлевны Мирзахановой, то на ее уроках сдувать было легко. Сидит она задумавшись, накинув на плечи цветастую шаль, и нас не замечает. То смеется-заливается, то бурно гневается на лодырей… Обманывать ее было просто совестно… И все же, случалось, иной раз и списывали. Но вот произошел у нас в девятом классе «Б» крутой поворот.
— Как так? — заинтересовались бойцы.
— В то время мы часто собирались на квартире Наташи Самохиной, нашей одноклассницы. Семья у нее книжная и театральная. Наташина мама — Евгения Николаевна — преподавала литературу в театральном училище, и с ней всегда было очень интересно. По ее совету принялись мы читать вслух и обсуждать книгу писателя Бориса Горбатова «Мое поколение». В ней говорилось про молодых ребят, комсомольцев двадцатых годов, и они пришлись нам по душе: мужественные, прямые, задорные… И вот тогда мы и заговорили о своей искренности, про списывание тоже. Кого обманываем? Самих себя. Кто мы — жалкие рабы или люди с чувством собственного достоинства? Одним словом, твёрдо решили: не списывать и не подсказывать… Так и в протоколе комсомольской группы записали.
— А медведи-то были настоящие? — усмехнулся минометчик Давиденко.
— Не совсем. Сказать легко, а сделать потруднее. Вскоре попалась одна девушка — Верочка. Перекатала контрольную по алгебре. Учительница не заметила, а ребята засекли. Сразу Верочку вызвали на собрание комсомольской группы и давай прорабатывать.
— А она?
— Тут же покаялась, прослезилась. Простили.
— А она, небось, опять за свое?
— Точно. Беззастенчиво списала сочинение по литературе; старую работу кого-то из старшеклассников. И вот собралась опять наша комсомольская группа. Спорили, как с ней поступить: «Обсудить на комитете», «Пропечатать в стенгазете», «Взять ее фальшивое сочинение и пойти с ним к директору».
— И пошли?
— Нет. Кирилл Мишарин покачал головой: «Так и сделаем? Возьмем Веркину тетрадку и строем понесем ее в учительскую?» И всем стало ясно: не годится, картина получалась жалкая и смешная. Надо как-то по-другому. «Слушай, Вера, — говорит один из нас. — Решай этот вопрос сама». — «Я?» — удивилась Вера. «Только ты, кто же за тебя?»
Бойцы внимательно слушали рассказ гвардии лейтенанта, и некоторые догадались, что говорил с девушкой, сам Некрасов. Это похоже на него: в обращении мягкий, вежливый, а в решениях своих твердый, непреклонный. Потребует — выполни. В этом убедились сами.
— Так вот, — продолжал офицер. — Ничего мы с Верой делать не стали. Разве что Киря Огненный на промокашке нарисовал карикатуру: Верину круглую физиономию с распухшим носом, слезищи градом падают и пятнают тетрадку… Вера помолчала, пострадала, а потом сама взяла сочинение у учительницы литературы и направилась в кабинет к директору. Никто ее не провожал….
Бойцы переглядывались: история показалась любопытной. И Некрасов почувствовал их душевное тепло, новую близость к ним, прежде незнакомым людям, способным понять дни его «милого школярья», как он писал Октябрине.
«В часы затишья я рассказываю красноармейцам о школьных делах, учебе, учителях, друзьях и подругах. Рассказываю с жаром, подчеркивая все хорошее, что у нас было. Всем это кажется каким-то далеким и прекрасным, слушают внимательно, улыбаясь при этом. Так что товарищи мои фронтовые наперечет знают имена Моржа, Кирилла, Володьки, Наташи, Митьки, Галки…»
Неисчерпаемой темой для бесед с красноармейцами стала для Некрасова Москва. В роте москвичей, кроме него, не было, да и в батальоне их насчитывались единицы. И многим хотелось как можно больше узнать о столице, в которой некоторые бывали проездом, а иные, как Абдулла Шабанов или Терентий Коротков, вовсе никогда не бывали. Они засыпали вопросами гвардии лейтенанта: про Кремль, площади и улицы, музеи и театры. Особенный интерес проявляли к искусству: где и что видел, расскажи. И нередко получалось, что их «фронтовые концерты» обращались в беседы и маленькие лекции: