Костя с любопытством рассматривал главного воротилу Приморья, который был богаче иных государств и тем не менее до сих пор не заплатил даже подушный рублёвый налог. Невозможно представить, зачем он пожаловал с таинственной улыбкой Моны Лизы Джоконды. Это озорное сравнение создало тон разговора. Костя протянул:
— У вас такой вид... Словно прозрели, решив уплатить все долги.
— Ах, Константин Алексаныч, простите, бога ради... Заработался... Уйма дел! А голова уж не та... Вот и запамятовал... Стоит ли разговора какой-то мизер? Пожалуйста, дайте мне ручку.
Прямо на подлокотнике он чиркнул пером в именной чековой книжке директора собственного Купеческого банка и торжественно протянул радужный листок. Закрепляя удачное начало, вдохновенно добавил:
— Дорогой Константин Алексаныч, я ради революции готов на всё! Помните, когда скинули Николашку, что было в магазинах? Ни одного красного клочка! «Кунст и Альберс» вместе с другими упрятали весь материал в подвалы. Специально упрятали, чтоб ликующий народ остался даже без флагов. А я срочно пригнал из Харбина целый состав красного шёлка, сатина и ситца. Их всем демонстрантам хватило на лозунги, транспаранты, знамёна, розетки, кокарды... На всё! И сам, будто генерал, шёл впереди колонны с алой лентой через всю грудь. Вы это сами видели. Ведь так?
Улыбаясь от комизма той сцены, Костя согласно кивнул. Хорошо умел веселить юморист, убеждённый, что революцию подстроили жандармы. По привычке затеяли очередные беспорядки, чтобы доблестно усмирить бунтующую чернь и получить за это от батюшки-царя положенные за бдительность награды. Однако в нужный момент оплошали с похмелья. И бунт пожаром охватил всю Россию... Зато сам господин Циммерман в приливе революционного энтузиазма не упустил момент хапнуть целое состояние. Тем временем благодетель упоённо исповедовался:
— За эту выручку революции они хотели меня распять! Хех-хе, не та пора... Я сказал им, пускай попробуют. Уже сам народ разнесёт их к едрени матери. Образумились, дурачье... Да-а... Или совсем недавно, когда вы постановили взимать подушный налог... Они сдуру хотели бастовать, а я сказал: «Вы что, спятили? Да, за полгода вы погубите советскую власть. Как ей жить без денег? Но заодно похороните и себя, отдав японцам всё Приморье». И, уважаемый Константин Алексаныч, сами видите, никакой стачки нет. Все убедились, что комиссары, наоборот, охраняют их банки. Правильно?
Седая, почти лысая голова Циммермана для полной революционности даже порозовела. Костю подмывало уточнить, что разъярённых коллег образумил Исакович. Да неловко портить ситуацию, ставя под сомнение бесценный визит. Ведь не мог же такой занятой человек впустую тратить время, льстиво распинаясь в мнимых заслугах. Это оскорбительно для любого человека, а тем паче — для председателя Биржевого комитета. Следовало выяснить, ради чего он так унижался. И Костя глубокомысленно изрёк:
— Гм, кто мог подумать, что ваши интересы столь тесно переплелись с интересами советской власти...
— Вы, конечно, считаете меня презренным спекулянтом, пошлым барышником, для которого главное в жизни — заграбастать побольше денег! — слегка обиделся Циммерман и после многозначительной паузы философски спросил: — Только разве в них настоящее, истинное счастье? Нет, уважаемый Константин Алексаныч, и ещё раз нет! В таком возрасте суть уже не в наличности, а — в личности. Сейчас меня больше заботит уже идейный смысл жизни. Да-да!.. Вот почему я люблю прекрасную песню «И как один умрём в борьбе за это!» Чудесная песня! Лучше всех, какие я знаю!
Костя впервые слышал подобное и, уже не представляя, как толковать всё это, невольно вспомнил декабристов, других благородных людей, которые всем благам жизни предпочли служение идее. Серьёзность момента обязывала сменить тон. Костя осторожно признался:
— Я рад, что вас осенило прозрение... Если сумею, готов помочь в осуществлении идеи, которая, надо полагать, и привела сюда вас. Посему необходимо уточнить, за что же именно вы, всеми уважаемый председатель Биржевого комитета Дальнего Востока, решили не просто умереть, а ещё основательно посражаться. Ведь так?