— Вы поступаете по своей совести, а я — по своей, — отрезал Циммерман, с трудом выбрался из кресла, чуть кивнул Косте и, поскрипывая штиблетами, смешно подрыгивая измятыми фалдами чёрного сюртука, грузно засеменил к двери. Пётр усмехнулся:
— А я-то всё думал, что совесть — одна. Во-о, дундук-то... Закусил удила, старый мерин, явно шлея под хвост попала...
— Какой визитёр был у вас!.. — ехидно пропел вошедший Ман, аж перекосив бороду от жажды посмаковать сенсацию. — Чрезвычайно интересно, чего ради он явился?
— Торжественно вручить злосчастный должок, уплатить который вовремя помешала уйма забот, слабеющая память, недавний тайфун и масса других стихийных явлений. Глянь-ка, — показал Костя радужный листок похрустывающего чека.
Ман впился в него глазами, тут же отпрянув:
— Пять... Целых пять миллионов! Ты уже берёшь с буржуев такие суммы?! И после этого ещё смеешь называть себя коммунистом?! Поз-зор!
— Ты что, сердечный, сбрендил или оглох? — возразил Пётр. — Лысый пройдоха по сей день ухитрился не заплатить даже подушный налог. Я утром предупредил его по телефону, что иначе поставлю комиссара прямо в Биржевой комитет. Как видишь, подействовало. Ну, не стоит впустую терять время, а то банк скоро закроется. И что вы на ужин опять принесёте несчастным жёнкам? Спешите. Благословляю вас.
— Я предпочту ночевать здесь, но не позволю себе прикоснуться к подобным деньгам, зело смахивающим на подкуп, чтоб избежать карающего меча рабочего контроля у или на мерзкую подачку. Вдруг скряга Циммерман с перепугу отвалил аж пять миллионов... Да он лучше удавится на собственном галстуке! Уж я-то знаю этих живоглотов по работе в продовольственной управе. Потому вам тоже не советую переться туда. Потом сраму не оберётесь. Вот увидите!
Костя с Петром ошалело таращились на пророка, но не вняли его вещим словам. Заразная алчность оказалась неодолимой. Особенно для Кости, который всё ещё не видел новорождённого сына, поскольку не мог явиться домой с пустыми руками. Даже не подумав, как и в чём понесут сокровище, они налегке припустили в каменный банк Циммермана.
Просторная приёмная была уже пуста. За полукруглым оконцем зевал от скуки морщинистый кассир с жёлтыми огрызками зубов. Он уставился на Костю невероятно большими глазами, увеличенными то ли стёклами очков, то ли страхом, что придётся сразу выдать уйму денег. Смешно подёргав отвисшей губой, он затем отодвинулся в сторону и уже оттуда без опаски учтиво сказал:
— Вы взяли чек у господина Циммермана под угрозой применения оружия. Посему ничего не получите. До свидания.
Окошко захлопнулось. Звякнул засов, которым их, казалось, хватили по голове. От жгучего стыда не смели взглянуть друг на друга. В приёмной появилось несколько служащих банка. Ехидных, злорадных, откровенно враждебных. Их презрительное молчание вынудило Петра зло плюнуть:
— Тьфу, олухи царя небесного! Поверить такому аферисту!.. Так нам, дуроломам, и надо. Пошли отсюда, а то ещё объявят, что хотели ограбить банк.
В Исполком они еле брели. Пётр всё ещё крыл себя. Костя лишь удручённо покачивал головой, уже не так досадуя на собственный промах или каверзу Циммермана, сколько недоумевая от дикой выходки. После такой-то сказочной сделки, которую осталось просто оформить ради шутки. Это — непостижимая блажь, чисто старческая жадность либо — откровенное признание розыгрыша невероятной продажи чужих товаров, что было наказуемо по любым законам. Во всяком случае, старый лис шутя обвёл их вокруг пальца даже с уплатой налога.
Уже все исполкомовцы знали о дармовых миллионах. Для встречи Ман вывел их на улицу. Всё поняв ещё издали, дурашливо заголосил:
— Товарищи, ура нашим спасителям! Оркестр, — туш в честь победы наших доблестных вождей! Товарищи, где ваши бурные аплодисменты?!
Битый час упивался он своей прозорливостью и четвертовал безмозглых авантюристов, позарившихся на миллионы, награбленные у народа. Когда же приблизился к роковым последствиям головотяпства, то аж почернел от скорби, едва сдерживая рыдания: