В аппаратном зале привычно жужжали, стучали, трещали десятки «Юзов», испещряя точками и тире бесконечные вёрсты лент. Разные вести спешили передать они в Россию или — из неё. Среди них наверняка имелась нужная информация какого-нибудь консула. Да попробуй укусить хотя бы собственный локоть... Поздоровавшись, Пётр попросил дежурного чиновника дать прямой провод в столицу. Словно видел его впервые, тот казённым тоном изрёк:
— Никак не могу. Гм, кха-кха... Начальник приказал никому не давать провод без его позволения.
— Что ещё за новость? Позовите Чеславского.
— Сей же час, товарищ Никифоров!
— Что вытворяют, мерзавцы... Уже тоже заплясали под общую дудку...
Важный, с тройным розовым ожерелком, свисающим на стоячий воротник длинного зелёного мундира, Чеславский неторопливо приблизился и, не узнавая, раздражённо буркнул:
— В чём дело?
— Мне срочно необходим разговор со столицей.
— К сожалению, отныне для сего требуется разрешение начальника округа.
— Что за вздор? У вас государственное учреждение или частная лавка? Мне по служебной надобности необходим разговор с Комиссариатом иностранных дел. Прикажите дать провод. Иначе будете отстранены.
— Я могу только на свой риск... В порядке исключения... Но в дальнейшем... — всё ещё пытался диктовать условия Чеславский.
— В дальнейшем обойдёмся без вас. За саботаж советской власти вы уволены. Это ваш последний приказ.
Подобного унижения при всех подчинённых Чеславский ещё не испытывал. Багровый от ярости и бессилия, он кивнул дежурному чиновнику. Пока Пётр говорил с Комиссариатом, Чеславский в знак протеста против неслыханного самоуправства самозванного представителя советской власти и оскорбления личности призвал подчинённых объявить забастовку. Послушно выключив аппараты, чиновники столпились вокруг. Тайфунно нарастающий гул, свирепость их лиц и взглядов заставили Петра вспрыгнуть на ближний стол. Усмирив поднятой рукой саботажников, он спросил:
— Граждане, что это значит? Как вам не стыдно? Вы государственные служащие или цыгане? Разве можно прекращать работу в такой момент? Неужто вы не сознаете, что подобное поведение называется преступным саботажем, который сейчас равен предательству не просто советской власти, а предательству своей Родины?! Очень прошу вас понять это и продолжать работу.
— Узурпатор! Как ты смеешь обзывать нас предателями?! — возмутился стоящий рядом брюхач с пышными бакенбардами, а кто-то сзади угрожающе рявкнул:
— Вон отсюда, хамло!
— Мы не желаем работать на каторжников!
— Да, не желаем!
— И не будем! Хватит эксплуатировать нас!
— Тут же уйдём по домам!
— Что ты нам сделаешь, что?!
— К вашему сведению, я чрезвычайный комиссар города по борьбе с контрреволюцией, — терпеливо пояснил Пётр, — На основании происходящего я имею полномочия выставить вас отсюда. Понимаете?
— Как это выгнать? Разве ты нанимал сюда нас?!
— Жандарм!
— Большевик!
— Клеймёный каторжник!
— Проваливай к чёрту, пока жив!
Готовые смять его, чиновники с воем сомкнулись у ног. Уши заложили вопли, свист, улюлюканье. С трудом переждав дикий гвалт, Пётр сказал:
— Ещё раз предлагаю вам уяснить опасность ситуации. В бухте находится вражеская эскадра с десантами на борту. И связь с Россией нам нужнее воздуха. Поэтому прошу вас, очень прошу остаться на своих местах. В противном случае мы будем вынуждены всех, кто бросит работу, немедленно уволить. Иного выхода у нас, по законам военного времени, просто нет. Пожалуйста, поймите это.
Но господа эсеры не желали ничего понимать. Стачка была подготовлена даже материально: забастовочный комитет взял из кассы двести пятьдесят тысяч рублей, которые для надёжности вручил японскому консулу Кикучи. Требовался только предлог. И своим непочтительным отношением к Чеславскому Пётр дал его. Однако получить из японских рук своё жалование саботажники не успели. В тот же день комиссар милиции Мельников стал комиссаром и телеграфа. Красногвардейцы взяли его под стражу. В том числе для защиты горстки рядовых служащих, оставшихся верными новой власти.
Возглавила смельчаков Клава, которая лучше всех знала, что остановить работу нельзя. Иначе резонно возмутятся оставшиеся без связи консулы. Тогда телеграф на «законном основании» будет оккупирован интервентами, способными обеспечить его нормальную деятельность. Лишь теперь Клава по-настоящему оценила, что значит быть женой Петра и самой участвовать в отпоре забастовщикам, которые постоянно толпились у телеграфа, устраивая каждому смельчаку натуральный ад. Прежде такие солидные, чинные, обходительные, чиновники превратились в воющих, рычащих зверей, готовых растерзать ненавистную чернь. На всякий случай Пётр дал ей свой револьвер. Когда Клава показала его ораве, в очередной раз преградившей путь к дверям телеграфа, та оглушительно взвыла, но расступилась.