— Ну, вот я и повидала тебя, сыночек... Теперь ухожу... Прощай...
Словно ощупывая перед собой воздух, она протянула дрожащие руки и через пару шагов растаяла. Пётр проснулся. Лицо было мокрым от слёз. Весь ознобно дрожал, точно мать правда вот-вот стояла рядом. Подивился необычности увиденного, непривычности возникших ощущений. Даже фыркнул:
— На тебе, какие нежности... Остаётся ещё, как барышне, зарыдать наяву...
Вскоре позвали в комнату для свиданий. За решёткой стояли брат с отцом. Степан сообщил, что вернулся с похорон матери. Сгорбленный отец, будто паралитик, трясся рядом. Он упросил перед смертью повидаться с любимым Петрухой. Но ничего не мог сказать. Слёзы застилали побелевшие глаза, полные тоски. Словно получив удар под дых, Пётр тоже молчал. Потом еле выдохнул:
— Ну, прощай, отец... Не думай обо мне...
Тот медленно поднял иссохшую руку, чтобы утереть слёзы или благословить непутёвого сына. Однако сил не хватило. Рука подломленно упала. Степан обнял его и вывел.
Затем появились иные слова, способные хоть немного утешить дважды осиротевшего старца. Вместе с матерью они долго маячили перед глазами. Пётр горько винился за все страдания, которые невольно принёс им. Очень жалел, что не поддержал их деньгами, но просил понять, почему это случилось. Такие общения в полубреду-полудрёме как бы заслонили ожидание собственной смерти. Даже появилась досада: и чего столько тянут? Кончали б скорее! Поэтому Пётр почти обрадовался, когда в камеру ещё до полуночи ввалился инспектор Гольдшух, которого сопровождали надзиратели с револьверами в руках. Воинственно выпятив куриную грудь, Гольдшух приказал:
— Обыскать!
Надзиратели моментально содрали с него всю одежду, распотрошили постель. Гольдшух ловко распластал по швам штаны, кальсоны и рубаху. Ничего не обнаружив, напряжённо замер в собачьей стойке. Петру стало ясно, что зябнет голым совершенно зря. Досадно... Не понимая, какого рожна они так рьяно ищут, посоветовал:
— Господин инспектор, вы пальчиком, пальчиком в параше... Авось, там чего нащупаете.
— Молчать! Я т-тебе покажу, как измываться над начальством! В карцер его!
— Нагишом, ваше бродь? — уточнил старший надзиратель.
— Чёрт с ним, дай вшивый бушлат и портки!
Пустая одиночка с выбитыми стёклами за зиму промёрзла до инея по стенам. Пока принесли тряпьё и коптящую трёхлинейную лампу без стекла, Пётр окоченел. Давай сновать по камере, греть над огоньком руки. Выдержать до утра было немыслимо даже при всей большевистской принципиальности. Пришлось лупить по двери. Дежурный бросил в волчок:
— Нишкни, а то свяжем!
— Лучше повесьте!
— Сам околеешь...
Казалось бы, чего бузить? Лишь радуйся по-своему счастливому случаю. Ведь сам же готов умереть. Но гордый Пётр предпочёл позорной собачьей смерти — эшафот. Видя, что стуком дубину не пронять, решил устроить иллюминацию. Мигом разобрал ящик от параши, выплеснул из лампы керосин и поджёг фитилём. Сильный свет и клубящий дым повадили в окно, взбудоражив наружную охрану. Орава надзирателей кинулась в карцер. Выбросив Петра в коридор, принялись топтать сапогами костёр и занявшийся пол.
Пётр думал, такой выходки вполне достаточно для петли. Однако его вернули в прежнюю камеру — тёплую, светлую и по-своему даже уютную. Почему вдруг не вздёрнули, — гадать не стоило. Зато следовало умней распорядиться свободным временем. С малых лет Пётр любил читать книги о путешествиях и приключениях. Сейчас имелась редкая возможность многое с толком перечитать. Пользуясь правом смертника, получил в тюремной библиотеке половину сочинений Жюль Верна и на воздушном шаре умчался в иные миры...
— Эт-та что такое? Кто разрешил держать столько книг?! — возмутился появившийся Гольдшух. — Отобрать! Оставить лишь одну!
Надзиратели не успели выполнить приказ. Гольдшух сам схватил стопу со стола. Взбешённый Пётр выбил её. Но цепкие пальцы инспектора удержали одну. Пётр стал вырывать книгу. Гольдшух обеими руками тянул том к себе. Ещё имея силу, Пётр легко посрамил тщедушного чинушу, который повернулся к двери, что-то жестом приказав надзирателям. Пётр запустил книгой в голову. Сбитая фуражка полетела в коридор. Гольдшух завопил:
— Скрутить его, мерзавца, «уткой»! «Утку» ему, сволочи, «утку!»
Надзиратели смяли Петра на пол, вывернули ноги за спину и привязали кандальным ремнём к запястьям рук. Наручни до крови врезались в кожу. Из носа и рта хлынула кровь. Режущая боль в плечах и паху перехватила дыханье. Дверь с гудом захлопнулась. Пошевелиться, чтобы перевести дух, было нельзя — это вызывало умопомрачительную боль. Под щекой натекло много крови. Сознание меркло, погаснув... Сколько так длилось — бог весть. Очнулся Пётр от студёной воды, ведро которой выплеснул на голову старший надзиратель. Другие развязали ремень и, как бревно, бросили на койку. Лишь сутки спустя он с великим трудом дополз до параши. Глубокие раны от бугелей кровили на руках и ногах. Пётр поклялся при первой же встрече оглушить палача табуреткой.