— Надеюсь, вы уже получили постановление?
— С кем имею честь говорить?
— Будем знакомы: Никифоров Пётр Михайлович. Может, займёмся делами?
— Нынче — суббота, неприсутственный день. Я тут случайно. Присутственные дни начнутся со среды». Я принимаю с десяти до двух часов пополудни. Если имеете какое-либо дело, то благоволите пожаловать в указанное время.
Пройдоха норовил выгадать лишние дни, чтобы затеять канитель переговоров, поторговаться, а тем временем организовать протесты и таким образом поднять целый политический шум. Но Пётр предупредил:
— Я иду к вам. Благоволите подождать меня.
Солидный, в серой тройке, словно биржевик, около Думы уже томился Кузьмич с красной ленточкой на картузе и с древней берданкой на плече. Молодецки выпятив сивую бороду, он радостно гаркнул:
— Здравствуй, Петро! Прибыл в твоё распоряжение! Услыхал от Драгошевского, что тебе нужна подмога, и вот он я!
— Привет, батя, — обнял его Пётр. — Молодец, не забываешь друзей. Как поживаешь?
— На ять! Перешёл с редьки на квас!
— А почему один?
— Так все наши записались в отряд громить Семёнова. Собираются щас... Потому Генрих поручил мне разделаться с думцами.
— Только оружие-то у тебя больно того... Вдруг не испугаются господа.
— Генрих сказал, что она в аккурат к моей бороде... — Кузьмич озадаченно повертел бердану, зачем-то дунул в ствол и пустился в размышления: — Ежели там сидят меньшевики, всё обойдётся. Ведь они люди конторские, не разбираются в ружьях. А вот ежели там эсеры... Ну, те петрят в оружии, могут потому заартачиться. Но всё одно, ку-уда им против рабочего класса с винтом!
— Тогда — полный вперёд! — улыбнулся Пётр.
По широкой мраморной лестнице, устланной мягкой ковровой дорожкой, прямо льнущей к ногам, они поднялись на второй этаж. Просторную приёмную сплошь украшали самые забористые лозунги февральской революции. Большой письменный стол секретаря пустовал. Неприсутственный день. Пётр был уверен, что Агарев после телефонного разговора тоже исчез, не желая встречаться. Для верности потянул массивную дверь с изысканной бронзовой ручкой. Из кабинета донёсся глуховатый голос городского головы, который злорадствовал:
— Пусть напоследок позабавятся, пусть... Надо же им показать своё всемогущество! Но для нас, господа гласные, сей грозный указ — тьфу... Не пригоден, извините, даже для сортира. Потому что за нами — сила всей союзной эскадры. Они прекрасно это знают и не посмеют нас тронуть. А ежели сдуру всё-таки решатся на очередную авантюру... Что ж, тем быстрей подпишут свой приговор, ибо отныне уже не пешки, а пушки решают судьбу короля. Карфаген должен быть разрушен, а его пепел — развеян по ветру!
Раздался гул восхищения, усиленный рукоплесканиями. Для полного ажура не хватало лишь криков «Бис!» и «Браво!» Грех прерывать ликование. Вдобавок опасно: кто-то не выдержит резкой перемены обстановки. Обождав, когда думцы деловито зашумели о способах сопротивления, если наглец вдруг объявится, Пётр переступил порог. Всех перекосило, передёрнуло. Возникла какая-то стеклянная тишь, в которой немо косоротился оцепеневший Агарев да слышалось сопение, кряхтенье обмерших господ, испускающих дух... Кажется, даже засмердило. Слабы и смешны оказались борцы за собственное благополучие. Чтобы случайно не добить их, Пётр миролюбиво поклонился:
— Добрый день, господа гласные. Рад видеть вас в полном сборе.
— Здесь идёт заседание... Ты кто таков? Почему вломился без позволения? — прохрипел Агарев, придерживая рукой дергающуюся голову.
— Как вы уже прекрасно знаете. Исполком считает Думу со второго сего мая распущенной. Мне поручено принять соответствующие дела. Я назначен комиссаром городского самоуправления. В Совет войдут сорок человек от профсоюзов, десять — от Владивостокского Совета и ещё десять — от квартиронанимателей. Профсоюзы должны выдвинуть лучших товарищей, на честность которых можно положиться. Я знаю: есть творческая сила в носителях физического и умственного труда. Вместе мы создадим орган, способный обеспечить нормальную жизнь города. Всё ясно-понятно? Тогда, господин городской голова, прошу сдать мне дела.
— Ничего я сдавать не буду! Ты разгоняешь орган, единогласно избранный народом прямым, равным и тайным голосованием! Это вопиющий произвол! Я протестую!
— Да, избранный почти единогласно... Неужели для того, чтобы полчища интервентов затоптали народ просто сапогами?