— Пожалуйте, ваше превосходительство. Нельзя же томить отважных добровольцев.
Кургузый лимузин по-стариковски больше кряхтел, чем двигался по брусчатке Светланской. На первом же пригорке он с одышкой замер. Скрипнув ручным тормозом, Гагаскин философски пояснил:
— Перегруз.
Костя охотно давнул дверцу вонючего катафалка, но Леонид проворчал:
— Сиди-сиди. Я — третий лишний. Сейчас он передохнет и тронется. Ну, родимый, шевелись!
To ли от хорошего пинка по колесу, то ли от неожиданно сильного толчка в зад лимузин впрямь тронулся. Для надёжности Леонид вкатил его на пригорок. Дальше колёса крутились уже сами.
Духовой оркестр моряков созвал на площадь уйму людей. Всем хотелось видеть героев, готовых защитить Родину от японского наймита. Отряд выстроился монолитным квадратом. Алые ленточки на картузах, бескозырках, кепках, фуражках сливались в полотнище, над которым жаляще искрилась под солнцем ровно тысяча штыков. Что-то жутковатое было в этом грозном сочетании... Впрочем, Костю больше волновало иное — впервые видел реальную Красную гвардию, способную отстоять советскую власть. Где-то на краешке души даже мелькнуло сожаление о потере такой силы... Но к грузовику чеканным шагом подошёл Бородавкин и доложил, что отряд к отправке готов. Затем легко махнул через борт в кузов. Тысячи людей затаили дыхание, чтобы получше слышать напутственную речь. И Костя во весь дух крикнул:
— Слава отважным добровольцам! Теперь вас ждёт боевое крещение! Все мы вместе с вами надеемся: оно станет победным! Тогда мы, вместе с вашими родными, осыпем вас благодарными цветами родной тайги! Владивосток всегда стоял впереди в защите революции! Теперь мы тоже первыми посылаем свой красный отряд для борьбы с контрреволюцией! Держите же крепко вручённое вам красное знамя! В добрый путь, дорогие товарищи! Да здравствует Советская власть! Да здравствуют её верные защитники!
Могучее «ура» всколыхнуло окрестных чаек и ещё долго взмывало над площадью после страстных речей всех желающих. Промолчал только обиженный Ман. Как же, почти оттеснив неповоротливого Драгошевского, всю душу вложил в создание отряда. Но тщательно отобранные им красногвардейцы, сплошь пышущие революционным энтузиазмом, почему-то избрали своим командиром какого-то Бородавкина. Так невольно пожалеешь собственное горло. Наконец наступили святые минуты прощания с родными. Заглушая рыдания жён и детей, оркестр грянул «Интернационал». Теплушки медленно поплыли. Пётр проводил взглядом хвостовые платформы с пушками и снова порадовался:
— Как всё-таки вовремя появились чехословаки... Впрямь, не было бы счастья, да несчастье пособило...
— Да-а, пока нам здорово повезло... — согласился Костя, радуясь быстрой помощи Лазо.
Эшелон исчез в тоннеле под Светланской. Оркестр умолк. Но люди были слишком возбуждены происшедшим, встревожены общими заботами. Они окружили, засыпав Костю вопросами. Новая должность не позволяла Петру столько времени прохлаждаться. Рядовые служащие Думы и Управы сейчас решали, как относиться к перемене. Без них, по-своему опытных специалистов, нормально работать нельзя. Толковать с ними о революционном энтузиазме не стоило. Пётр предложил просто подумать, смогут ли выполнять служебные обязанности — точно для себя, пообещав за честный труд приличную оплату. Ведь обеспеченный человек значительно лучше относится к работе.
Приёмная гудела от скопища солидных господ, которые вымещали свой гнев на Кузьмиче с мокрой бородой. Бердану он держал уже наизготовку. Это оказались послы «Русско-американского общества», «Союза домовладельцев», «Союза корововладельцев» и прочих общественных организаций общим числом сорок семь. От их грозного гласа аж выгнулся потолок. Затем громадный пузач с тёмным лицом и тяжёлым взглядом чёрных глаз по-пароходному загудел:
— Мы, граждане Владивостока, заявляем решительный протест против насилия над нашей волей избирателей, кои на основе всех демократических принципов, равным, прямым и тайным голосованием...
— По неопытности избрали в Думу не тех, — завершил Пётр его тягомотину. — Я поставлен сюда властью Совета. Скоро места здесь займут лишь представители пролетариата. И никакие протесты уже ничего не изменят. Всё. Точка.
Однако возмущённая общественность рассудила иначе, одарив историю доселе невиданной демонстрацией тройных подбородков, шикарных нарядов, циклопических животов, увешанных толстыми золотыми цепями. Над колонной полыхали роскошные шёлковые знамёна с пышными золотыми кистями. Столь же роскошные транспаранты были красными от натужных призывов воскресить Учредительное собрание, городскую Думу и разогнать Совет вместе с Исполкомом. При этом демонстранты вдохновенно пели «Интернационал» и «Марсельезу», наверняка разученные специально для шествия. Невозможно представить, как и где это происходило, но явно — конспиративно. Весь консульский корпус благосклонно взирал с балконов на демонстрацию и даже солидарно помахивал предусмотрительно надушенными платочками. Агарев с Медведевым вознеслись на театральный балкон дома Чурина, откуда неустанно взывали: