Согласно плану союзного командования во дворах и на чердаках засели пулемётные засады уже из белогвардейцев. Обугленный штаб крепости превратился в настоящую цитадель. Однако могла случиться неожиданность вроде ультиматума Раева. Типы с рожами прежних шпиков начали провоцировать людей. Дошло даже до того, что японский офицер вкатил на мотоцикле в центр площади, где оставили круг для гробов, и застрелил из револьвера подвернувшуюся дворнягу. Поворачиваясь из стороны в сторону, он дико хохотал. Несколько женщин заплакало от самурайского изуверства. Мужчины стиснули зубы и кулаки. Как это им удалось в таком взвинченном состоянии, но люди не ответили сторицей. С ненавистью глядя на провокатора, который продолжал палить в собаку, они угрюмо запели:
Грозен и страшен был этот неравный поединок, заставивший самурая исчезнуть. Затем появился отряд моряков, которые пришли без винтовок, зато — с духовым оркестром. По трое в ряд они выстроились до круга, куда рабочие принесли на плечах кумачовые гробы, опустив их на белые полотенца. Сверху легли зелёные венки с лентами. Все обнажили головы. Оркестр заиграл «Интернационал». Потом на трамвайную вышку поднялся Григорий Раев и открыл траурный митинг. Под конец его скорбной речи к Светланской подкатили два чёрных «Форда», набитых офицерами.
Стоило появиться Косте — раздался радостный гул, рукоплескания, грянуло дружное «ура». Мощные грузчики легко отстранили конвойцев и на вытянутых руках поднесли Костю к трамвайной вышке. Он медленно поднялся на площадку, внимательно оглядел замершую в трауре тысячеликую опору советской власти. Люди напряжённо ждали, что скажет на прощание председатель павшего Исполкома. Увидев прикрытые венками гробы и между ними — женщину с грудным ребёнком, которая то ли согнулась от горя, то ли склонилась в поклоне, Костя заслонился руками и всхлипнул. Площадь отозвалась содрогающим эхом, в котором звучала саднящая боль простреленных душ, полыхающих яростью мщения. Это заставило перемочь себя, но не хватало дыхания. И он еле слышно сказал:
— Простите... родные... товарищи... если можно... Это наша вина... Наша беда... Мы верили... Так хотелось верить в поддержку друзей... Но жизнь... Взгляните туда... Видите, «Бруклин» расцвечен флагами. Сегодня Америка отмечает День своей независимости. Но только — своей. Поэтому разгромлен Исполком. Поэтому расстреляны наши товарищи. А нас даже в такой момент держат под пушками крейсеров. Почему? Да знают: мы задавлены, но — не разбиты, мы сплотимся и победим! Здесь, перед обугленным штабом крепости, где были убиты наши товарищи, — клянёмся перед ними, что мы, несмотря на предательство меньшевиков, эсеров и чехословаков, несмотря на иностранные десанты и крейсера, — мы не прекратим борьбу до тех пор, пока не восторжествует Советская власть!
Да здравствует Совет!
Да здравствует Советская Россия!
Да здравствует лучезарная мировая революция — настоящее братство трудящихся!
И все грозно ответили:
— Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!
Чтобы выполнить это, люди нуждались в Косте. Ему принесли другую одежду, парик. В таком виде Костя мог исчезнуть, словно в океане. Однако он печально улыбнулся:
— Я дал честное слово вернуться.
— Куда?.. За колючую проволоку, на верную смерть?!
— Да ты никак сбрендил? Окстись хотя бы ради нас!
— Коли не жалко себя, то подумай о жене и сынишке!
— Хм, неужели я не хочу остаться с вами? Обнять жену, подержать на руках Георгия?.. Ещё как!..
— Ты же призвал всех бороться! Так возглавь нас, веди!
— Прямо под пушки и пулемёты?.. Да они ждут мой побег, чтобы накрыть тут всех вместе. Нет, не гоже дарить им такой подарок даже в честь Дня независимости. А бороться — боритесь! В подполье, в партизанских отрядах! Всеми способами! Благословляю вас! Однако сам, увы, не могу сражаться вместе с вами: дал честное слово большевика, что вернусь. Гриша, пожалуйста, успокой их... До свидания, родные товарищи! До скорого свидания!
Костя страстно пожал руки ближайших товарищей, помахал всем, кто стоял поодаль. Провожали его возврат за колючую проволоку вдохновляющим гимном:
Сопровождали Костю особо доверенные офицеры, которые собственными жизнями отвечали за бывшего председателя Исполкома. От самой казармы они держали руки на расстёгнутых кобурах. Невиданное множество народа заставило конвой понять, кого понесли на руках к трамвайной вышке. Что говорил этот костлявый, невзрачный человек в чёрной косоворотке, опоясанной простым шнурком с разноцветными кисточками, они не слышали, но напряжение слившихся воедино людей и неистовство, с каким те в чём-то клялись перед юным вождём, — озадачило их...