— И охота вам батюшку с прокурором томить до сих пор? Ведь, поди, уже иззевались. К тому же надо уважать их преклонный возраст. Кажется, так поступают порядочные люди...
Как ни странно, Магуза терялся и вместо ответа свирепо рычал:
— Обыскать!
Надзиратели привычно стучали молотком по оконной решётке, проверяя, не перепилена ли, трясли соломенные подушку с матрасом, обшаривали глазами голые стены. Магуза по-прежнему угрожающе тряс оческом желтоватой бородки, хотя уже было ясно, чем всё кончится. Похоже, эта пытка начинала сильней изводить его, почему-то неспособного без лишней канители отправить ехидца на виселицу. Или для расправы обязательно требовалась абсолютно надёжная провокация? Так вскоре Пётр дал отменный предлог, утром первого мая во всю мощь запев:
Соседи дружно поддержали его. Из тесного коридора «Варшавянка» торжествующе выплеснулась во двор и эхом разнеслась по всем этажам тюрьмы. Старший надзиратель заметался вдоль дверей, растерянно причитая:
— Нельзя петь! Замолчите, замолчите! Начальник может услыхать! Тогда вам всем наступит хана!
Пётр продолжал восторженно петь. Радостно было, что вокруг оказались хоть незнакомые друг другу, зато близкие люди, пусть запертые в каменные клетки, закованные в кандалы, но всё равно непокорённые! Внезапно распахнулась дверь. На пороге встал запыхавшийся Шеремет.
— Никифоров, чего ты орёшь? Булгачишь всех! Немедленно прекрати! Иначе засажу в карцер! Эй!
Свора послушно бросилась на Петра и, цепко схватив за ноги, кинула на грязный пол коридора, к сапогам Шеремета, который поражённо бормотал:
— Ну, не ребячество ли это? Ведь такое могут себе позволить лишь дети или сумасшедшие...
А Пётр продолжал петь:
Стража выволакивала из камер других бунтарей. Выволакивала, конечно, для иной цели, но невольно получилось, будто для того, чтобы они хоть перед смертью увидели друг друга и, даже придавленные к полу, ещё раз поддержали Петра. Все знали Шеремета, усами и бородой похожего на царя. Все ждали от него по крайней мере приказа надзирателям пересчитать шашками или сапогами торчащие рёбра. На счастье, в коридоре появился уже седеющий прокурор, который не позволил запереть их даже в ледник пустующего карцера. Нельзя содержать вместе столько смертников. Поэтому начальник тюрьмы в честь международного праздника трудящихся просто лишил всех на неделю горячей еды. Казна отпускала на прокорм заключённого всего семь копеек в день. Здесь мало кто получал передачи с воли. Постоянно полуголодные люди оказывались лишь на хлебе с водой. Пётр особенно скорбел о мясе... Наконец аж позавидовал счастливцам, которые хрипели в петлях под окном:
— Слава богу, отмучились...
В такой критический момент по стене морзянкой простучали предложение сбежать при помощи подкопа. Этот бред напомнил о случае в орловской тюрьме. Целый месяц трудился бывший сокамерник, вскрывая окно, через которое ночью наконец выбрался на крышу, где вдруг обнаружил, что дальше бежать невозможно — желанной пожарной лестницы нет. С отчаянья даже прыгать вниз не хотелось. Чёрт с ним, решил хотя бы погулять на воле и, заложив руки за спину, до утра дышал свободой. Затем сам начальник тюрьмы предложил неудачнику прежним путём вернуться в покинутую камеру. Подобное могло произойти сейчас. В том смысле, что все потуги уже заранее казались просто вздором. Однако соседи продолжали настырно твердить своё. Недоумевая, почему их трое, Пётр подозвал Харитона. Тот пояснил: