Малиновое предзакатное солнце заставило Петра вспомнить о ночлеге. В приличные дома барской части города соваться не стоило. Он предпочёл стучаться лишь в двери победнее. Но даже там всё равно отказывали, видно, страшась тощего незнакомца с непривычно белым лицом. Все советовали идти в Голубиную слободку, приютившуюся за Орлиной сопкой. Медленно взбирался на неё Пётр по крутой тропинке. Вот где почувствовалось семилетнее обитание в камере...
На перевале он устало вытер ладонью потное лицо. Под ногами в сторону залива тянулась глубокая падь, на каменистых склонах которой лепились хибарки, сбитые из кусков старой фанеры и покрытые ржавыми кусками железа или жести. Их обитатели копошились на крохотных огородиках не больше обычной грядки, сытно покуривали, сидя на порогах. Где-то уныло дребезжала балалайка. Верно, виднелись домишки и побогаче, даже покрашенные суриком или голубой краской. Но в общем эта рабочая слободка с поэтическим названием Голубиная падь больше напоминала свалку отходов и вызывала щемящее чувство жалости. Такой убогой была вторая сторона внешне шикарного Владивостока. Рядом остановилась перевести дух пожилая женщина с полными вёдрами на расписном коромысле. Пётр нерешительно спросил:
— Мать, где тут можно приютиться?
— Ох, родимый... Сами, вишь, набились, как тараканы...
— Да уж вижу... Откуда вы носите воду?
— А вон с Нагорной. Там, слава богу, есть колонка. А у нас, милок, ни шиша нет. Кажную каплю воды, щепку али кусок угля — всё надо принесть.
Долго провожал её взглядом Пётр, опасаясь, что может оступиться или поскользнуться на крутой тропинке и останется без воды. Вдобавок ей то и дело приходилось разминаться с другими женщинами или ребятишками, которые поднимались навстречу с пустыми вёдрами. Непризывным муравьиным движением были наполнены все тропинки Голубиной пади, приютившей в своей прохладной тьме большинство трудового люда мирового порта.
Между тем бухта уже озарилась сплошным сиянием огней, отражённо дрожащих в воде, переливающихся или скользящих, как звёзды по чёрному небосводу, тоже расцвеченному, словно рождественская ёлка. Так и пришлось Петру до рассвета любоваться красотой, невиданной с крымской поры. Даже слегка подустал от этого. Тянуло передохнуть, избавиться от озноба. Побрёл под уклон с надеждой всё-таки где-нибудь притулиться хоть на пару часов. Неожиданно уже на пологом склоне всё той же Орлиной сопки увидел знакомые зарешеченные окна — чёрные, будто окаменевшие в немом крике рты узников, и озарённо хлопнул себя по лбу:
— Чёрт побери, она ж нынче пустая! Выбирай любую камеру и богуй!
Недалеко опустила на землю полное ведро миловидная женщина в кокетливой соломенной шляпке. Разве не странно видеть, как человек вовсю улыбался, глядя на тюрьму? Заметив детское любопытство её ласковых серых глаз, Пётр поделился радостью:
— Какая роскошная гостиница пропадает, а я маюсь без крыши!
— Да уж боже избавь, боже избавь... — испуганно пролепетала женщина, перекрестясь. Подняла левой рукой ведро и, помедлив, сердобольно спросила: — Неужели вам впрямь негде жить?
— Вот и беда-то... Ехал-ехал и хоть назад подавайся!
— А откуда, извините, приехали?
— Аж из Питера! — соврал Пётр, уже поняв, что нельзя называть централ.
— Ох!.. Где ж вы там были?
— Служил на «Полярной Звезде».
— Какое чудо... — выдохнула она и уже без колебаний добавила: — У меня есть место. Может, оно вас устроит?
— Перейдите скорей, перейдите мне путь! — взмолился Пётр, затем для верности забрал у благодетельницы ведро с водой.
Смущённо представились друг другу. Валентина оказалась хозяйкой небольшой квартиры, тщательно украшенной с покушением на шик. Добрую треть гостиной загромождал старинный кожаный диван, который мог занять Пётр. За такой роскошный подарок его подмывало расцеловать необыкновенную женщину в золотистом халате из китайского шёлка. Судя по всему, тоже одинокую. Особенно хотелось прильнуть к ней ещё потому, что так трепетно плескалась в просторном халате, словно золотая рыбка — в аквариуме, а он за все минувшие тридцать пять лет ещё ни разу не целовался. Но вовремя вспомнил давний зарок в кубрике «Полярной Звезды» не прикасаться к женщинам до победы социалистической революции и мужественно одолел соблазн. Лишь благодарно склонил темноволосую голову с мысками залысин.