— Большое спасибо за честь. Я не то что писать, а даже читать на каторге разучился. После работы я полностью буду в распоряжении комитета, а пока охота потрудиться руками. Уж больно истосковался по ремеслу. И вообще тоже надо сперва осмотреться, потереться в живой жизни.
— Хоть сейчас в комитете очень много работы, ваше желанье — святое желанье, — согласился Нейбут и призадумался: — Вот куда только вас? Какая профессия есть?
— Когда-то петрил в электричестве.
— Давайте к нам в мастерские, — предложил до сих пор молчаливый Иосиф Кушнарёв, лохматый крепыш среднего роста в чёрном свитере с обвисшим воротником. — Нам такие спецы нужны позарез! А жизни — хоть отбавляй!
— Вот и о’кей. Вечером я жду вас, — улыбнулся Нейбут, как-то особенно мягко пожав руку.
Зато Иосиф стиснул её до боли и даже не заметил этого.
Общежитие находилось в отгороженной части матросской казармы на берегу залива Золотой Рог. В просторной комнате нашлась пустующая койка, застеленная таким чистейшим и нежнейшим бельём, на каком Петру ещё не доводилось ночевать. Во дворе он тщательно вытряс одежду, чтобы случайно не оставить в ней ни одного тюремного клопа. И нырнул в прохладную постель, точно — в бухту.
Но заснуть не удалось. Мешали эмигранты, возбуждённо лопотавшие на каком-то непонятном языке. Все на зависть упитанные, по-кроличьи суетливые, они постоянно рылись в своих разномастных чемоданах, чем-то раздражающе шуршали, шелестели и, воровато озираясь, заговорщицки шептались. В общем, они меньше всего походили на смельчаков, готовых ринуться на помощь революции, а больше смахивали на мешочников, которые, похоже, узнали, что тут не будет навару, и потому собирались прямо ночью двинуть в другое верное место.
Помаялся Пётр, повздыхал и вышел из душноватой комнаты. На пороге замер, ослеплённый феерическими сполохами багровых, оранжевых, малиновых и ещё бог весть каких цветов, переливающихся ликующими оттенками. Всё это закатное буйство немыслимых прежде красок опаляло душу, подталкивая по-дикарски пуститься в пляс и завопить древние гимны, посвящённые щедрой праматери всего сущего на земле...
Долго сидел Пётр на лавочке уже после того, как иссякло закатное извержение, доцветающее во тьме бликами корабельных огней. Бухта продолжала гудеть, свистеть, громыхать. Множество полуголых грузчиков, согнувшись под ношей, муравьиными цепями скатывались по трапам на берег и пропадали в вагонах. Порт мирового значения не знал ночной передышки.
Но главное в его жизни всё же происходило поодаль. После океанского перехода на рейде устало парили бурые транспорты «Онтарио», «Эделайн», «Куин Мери». Зарываясь носом в пенный бурун и невероятно дымя трубой, чёрный буксир натужно тянул к свободному пирсу «Алабаму», которая сидела в воде чуть не по надпись. А «Капитан Грант», истомно постанывая от облегчения, уже поднимался над причалом этажей на пять. Неутомимые грузчики ловко выуживали стрелами из его гулких трюмов тысячепудовые пачки листового железа, стальные балки, слитки чугуна, меди. Загруженный составы уходили на Первую Речку, где шесть пузатых труб силовой станции со свистом извергали клубящую дымовую завесу.
Во время войны Владивосток остался единственным русским портом, недостижимым для германских подводных лодок. Это превратило его в главную базу, на которую от союзников поступало всё закупленное вооружение и необходимые для страны товары. Сама Россия с таким валом грузов справиться не могла. Находчивые американцы воспользовались возможностью сделать дополнительный бизнес. В самом начале войны они в долине Первой Речки быстро построили деревянные цеха Временных мастерских. Туда с российских заводов привезли около шести тысяч лучших рабочих, которые под командой американских инструкторов превращали всё, что выгружалось из американских транспортов, в длинные зелёные вагоны фирмы «Пульман». Их тут же подхватывали суетливые маневровые паровозики, соединяя в длинные составы, и с натугой вытягивали за ворота мастерских.