— А мои безнадёжно лежат и ждут свою очередь! А я из-за этого плачу таможне кучу денег за хранение товара, плачу кучу денег за задержку кредитов! Кто вернёт мне убытки?! Вы вернёте?!
— Дорогие союзники скоро всех нас пустят по миру!
— Так они этого и добиваются! Разве не ясно? Где справедливость? Разве войну делала только Америка?
— Сколько можно такое терпеть? Почему вы наконец не наведёте порядок?!
— Ох-хо-хо... Видит бог, все защищают свои интересы, лишь я один должен отдуваться за всех... — протянул Циммерман, вытирая платком лысую голову. — Да, мне на всё это жаловались и японские фирмы. Да, я тоже знаю, что янки даже в военных эшелонах вместо снарядов и патронов гонят в Россию своё барахло. Но как я могу этому помешать? Видит бог, я не имею доступа к грузам, которые Стивенс отправляет в адрес военных ведомств.
— Сами в этом виноваты. Как председатель Военно-промышленного комитета, вы обязаны вмешиваться и всё контролировать. Иначе к чему занимаете такой пост? Уступите его другому!
— Видит бог, я тоже страдаю, как и вы. Я уже сам, сам пытался пробить всё это через самого Устругова, но тот... Нельзя портить отношения с американцами, а то пострадает фронт. Вот как мне ответил сам товарищ министра путей сообщения...
— Значит, всё, хана? Пора объявляться банкротами?
— Зачем? Идите к Стивенсу и договаривайтесь частным порядком. Можно использовать почту. Видит бог, это тоже верный путь.
— Что-о-о? Её давно Рабинович купил и гонит через неё своё кофе и чай! А я разве могу свои кожи или дубители отправлять в посылках? Мне позарез нужны вагоны! Целые составы! Иначе солдаты на фронте к осени останутся без сапог! Потому я требую от вас принять срочные меры в защиту отечественных интересов! А коль не в силах это сделать, мы сей же час найдём другого человека!
Знали б они, с какой радостью плюнул Циммерман на опостылевший пост и отправился на свою лесопилку в Амурском заливе, чтобы в простых парусиновых штанах и рубахе на свежем воздухе спокойно следить за работой. Но тогда не исполнится заветная мечта выстроить в Италии дворец роскошней, чем у знаменитого Дервиза, и тоже наслаждаться в собственном театре представлениями знаменитых артистов. Поэтому он вовсю отбивался от наседающих конкурентов, которые просто от жадности набивали деньгами свою мошну.
Долго длилась привычная свара. Когда же все разошлись обедать, Иван Иннокентьевич приступил к настоящей работе. Ведь с начала войны город превратился в международную биржу, где орудовали многие киты. Почти все они нуждались в точных сведениях, умных советах, чтобы действовать наверняка. И каждого визитёра, неслышно входившего в кабинет по толстому ковру, Иван Иннокентьевич любезно снабжал нужными сведениями за солидный процент с оборота. В крупных и абсолютно верных сделках участвовал сам.
А зеркальной витриной биржи являлась расположенная в центре Светланской знаменитая кофейня Кокина с шахматными кабинетами, восемью биллиардами на втором этаже и зависшей между этажами эстрадой, где под фейерверк вскинутых дивами ножек вдохновенно насиловал скрипку виртуоз Идо Фонтано, которому дружно вторили на пианино и контрабасе Зося Ярый и До Гиндон, а в перерывах почтенную публику веселил новейшими анекдотами юморист-семинарист Броня Вронский. Кто их слушал — бог весть, потому что круглые сутки тут звучало:
— Кофе бразильский, цейлонский чай!
— Хлопок, египетский хлопок!
— Кубинский сахар-тростник!
— Аргентинские сукно и шерсть!
— Селитра! Превосходная чилийская селитра!
— Кожи! Лучшие австралийские кожи!
— Самые лучшие чикагские консервы!
Всё это продавалось пароходами, едва успевшими причалить к пристани. Цены тотчас вздувались до тысячи процентов — голодный российский рынок заплатит за всё! Мелькая, коносаменты пачками переходили из рук в руки, а чеками, выписанными на Чикаго, Лондон, Брюссель, Рим или Париж, перебрасывались, точно картами. В слоистом сигарном дыму под звон хрустальных бокалов и жалобное пение еле слышной скрипки шла большая игра. Дюжина городских банков не успевала перечислять миллионы. Железная дорога не успевала отправлять в Россию массу различных товаров, которых в порту скопилось уже на пять с половиной миллиардов золотом.
Но вся эта ажиотажная суета совершенно не достигала тихого особняка, где находился Джон Стивенс, прежде знаменитый проектировщик и строитель Панамского канала, а ныне — хозяин железной дороги от Владивостока до Бреста. Именно он выполнял пожелание президента Вильсона, чтобы на всём протяжении русско-германского фронта пахло только американским порохом, и в Россию бесперебойно поступали товары лишь трёх с лишним тысяч американских фирм. Другим конкурентам на этом рынке делать нечего.