Столь страстные признания огорошили. Эсеры отродясь не имели в городе боевой дружины. Тем более — для попыток вооружённого переворота, в котором не видели надобности. Беспардонная ложь шокировала честолюбивого Медведева. Усы и бородку перекосила гримаса брезгливого отвращения к жирному борову. Изумлённый неслыханными подвигами по-прежнему заурядного конторщика, Агарев наполовину закусил клыкообразные усы. Чем объяснять свою непричастность к подобному вздору, — проще было кинуться в окно. Остальные просто хохотали. Вволю потешась, Пётр для верности всё-таки уточнил:
— Разве это не вы вчера объявили себя диктатором и потребовали сдать власть?
— Настоящая истина, дорогой, э-эм, Пётр Михалыч, кроется в том, что я всегда оставался большевиком. Да-да, как был им до революции, так и остался! — клятвенно заявил порозовевший от возбуждения Гольдбрейх. — Просто сама должность заставляла меня идти на определённые компромиссы. Но именно благодаря, э-эм, гениальной мысли Владимира Ильича Ленина, великолепную статью которого вы так своевременно поместили в «Красном знамени», мы достигли, а-а, заветной цели!
Редкие способности надо иметь, чтобы довести Мана от смеха до неистовства. Он вскочил и, потрясая кулаками, взвыл:
— Подлый трус! Наглый врун! Садистски толкать голодных людей на бунт против собственной власти и одновременно присваивать себе все революционные заслуги!.. Сроду не видел такого хамелеона, готового предать всех и вся, лишь бы остаться в прежнем кресле! Да стоит народу рассказать о твоём фарисействе, тебе даже в прежней фирме не позволят заправлять керосином лампы!
— Как недавно очень точно подметил господин Медведев, тут всё ясно и воробью, — вмешался Арнольд. — Чтобы не митинговать при людях, ваши конкретные предложения?
— Ты сам по всем статьям сюда годишься, — сказал Воронин.
— С одной стороны это так, а с другой... Ты — председатель горкома. Плюс — председатель Исполкома. Ещё наверняка попадёшь в Учредительное собрание. Не слишком ли много работы для одного? Значит, не слишком ли плохо будешь её делать? Учитывая чрезвычайную сложность нашего положения, это нельзя допустить. Каждая совершенная в спешке ошибка может оказаться для нас роковой. Потому нет смысла взваливать всё даже на такого здоровяка. Есть люди, занятые намного меньше, — заявил озабоченный Ман.
— Спасибо, друзья, за уважение. Но эта высокая честь впрямь не для меня. Может, Пётр?
— Пусть занимается газетой, — почти безапелляционно сказал Мал. — Сейчас её роль важна чрезвычайно.
— У нас ещё есть Антонов, Ковальчук, Раев, — напомнил Воронин.
— Вот-вот... Чуть не забыли про них. Отличные коммунисты, любой должен справиться, — согласился Арнольд.
Ман протестующе покачал головой:
— Антонов с Ковальчуком слишком интеллигентные. По хватке, бойцовскому характеру сюда больше подходит Раев. Но, к сожалению, он малограмотный и грубоват. Не-е, на таком видном посту должен быть совершенно другой человек.
По всем статьям выходило, что именно ему полагалось возглавить Исполком. Бывший каторжанин с явным даром трибуна и уважаемой внешностью безусловно имел такое право, если бы час назад вновь не объявил себя истовым поклонником Прудона, который советовал блюсти строжайшее политическое воздержание вплоть до свершения революции, когда её можно возглавить уже без малейшего риска. Пётр ещё помнил это и потому с виноватцей признал:
— В принципе многие из нас достойны такой чести. Однако давайте прикинем, стоит ли нам притязать на пост? Почти все мы — чужие для города. К тому же в общем — неучи. Совершенно не ведаем, как для толковой политики якшаться с теми же иностранными консулами. Короче, что обретёт советская власть от меня, Мана или Ковальчука? Много ли для неё будет от этого проку?
— Я-а-ясно, куда ты гнёшь... Так в чём дело-то? Вон маячит аж сам приват-доцент — ба-а-альшой мастак лобызаться с любыми послами. Давай без лишних антимоний проголосуем за него. И тогда советская власть будет с жирным наваром! — съехидничал Ман.
— А что, дельное предложение. Ведь Александр Семёныч тоже всю жизнь радел о счастье народа. Верно, иной раз в трибукном порыве перехлёстывал... Ну, так что ж теперь, казнить его за темперамент? В каждой семье бывают потасовки. А тут мы решали судьбу революции, судьбу всей России! Не шутка!