— Ничего мы не ошиблись! — едва переводя дух, заявляет второй. — Это наши вилы.
— В таком случае у нас есть две возможности, — стараюсь говорить мягко и рассудительно. — Первая, вы отходите в сторону и решаете между собой продолжительное время, скажем, до утра, ваши это вилы или нет. Вторая, идёте со мной к Западным воротам, и там я вам эти вилы верну, независимо от справедливости ваших имущественных претензий.
— Это настоящая сталь, — вдруг захныкал второй.
Они, наконец, оставили друг друга и удручённо уставились на оружие у меня в руках.
— Если эта вещь для вас так дорога, почему бросаете без присмотра?
— А чего за ней присматривать? — раздражённо заявляет первый. — Это же не курица, в лес не убежит!
Меня даже передёрнуло: видел я этих "куриц"!
Потом я подумал о девственности этих мест. Оставленная без присмотра ценная вещь будет годами лежать на месте и ждать своего хозяина.
Дикари!
— Так что вы решили? — деликатно покашливая, прерываю затянувшуюся паузу.
— Я пойду с тобой, — заявляет первый. — Вилы того стоят.
— Без вил тяжело, — вздыхает второй. — Без вил никак…
III
Близко к полудню Флавий запросил пощады:
— Нужно отдохнуть.
Отто неохотно остановился и огляделся.
Лес остался позади. Местность, лежащая перед ним, больше напоминала саванну. Высокая трава и редкие группы деревьев придавали пейзажу глубину и перспективу.
Близкие горы уже давили своей тяжестью. Небесная твердь, опираясь на их плечи, немилосердно поливала зноем. Было жарко и душно.
Отто чувствовал, что слишком быстро теряет влагу: его тело задыхалось под пропитанными потом бинтами.
— Вон под теми деревьями, — он махнул рукой в сторону ближайшей рощицы, лежащей у них на пути.
— Ты это уже говорил, — запричитал гном. — И не один раз. Это бесчеловечно!
Отто усмехнулся, поправил на плечах спальный мешок и двинулся дальше.
"Отчего бы не поговорить о человечности на сытый желудок? — подумал он. — Огромный дубовый стол, заставленный простыми, понятными кушаньями: рыбная похлёбка, маринованные грибы и фасоль, клюквенный сок и квас, забродивший на ржаных хлебных корках в огромных деревянных бадьях. И даже нелюдь, сидящая рядом: и справа, и слева, и напротив тебя, тому не помеха. Съесть хорошо прожаренного рябчика или перепела, ухватить скользкими от жира пальцами зубочистку, с наслаждением поупражняться с ней и подумать о благородстве, любви и справедливости".
Он зашёл под деревья, снял с плеч спальный мешок, мокрый от проступившего сквозь рубашку и жилетку пота, расстелил его под деревом и осторожно пристроился на нём, опираясь спиной о твёрдый морщинистый ствол.
Флавий с радостным уханьем бросился в чащу, низко припадая к земле, будто что-то вынюхивая.
"Если не останавливаться, то к вечеру выйдем в предгорье. А там, по слухам, чище, можно будет и бинты сбросить…"
Из глубины рощи, с треском расправляя твёрдые крылья, ломая ветки и налетая на стволы, ринулась стая саранчи. Насекомые, размером с руку по локоть, не разбирая дороги, неслись прочь с насиженных мест. Скорость их движения была столь велика, что Отто даже не успел как следует их рассмотреть. Они радужным облаком поднялись к низкому небу и исчезли в ослепительном сиянии полдня.
Несколько тварей, искалеченных ударом о дерево, пытались приподняться и ползти. Из чащи показался Флавий. Что-то напевая, он подходил к животному и тонкой спицей протыкал его насквозь. По-видимому, он попадал в какой-то нервный центр, потому что насекомое тут же замирало, судорожно расправив в стороны ломкие лапы и крылья, которые Флавий той же спицей деловито сбивал. Затем оставшееся в руках тельце, как кукурузный початок, забрасывал в сетку на плече и направлялся к следующей жертве.
Отто настороженно следил за его действиями.
Карлик долгое время был у него за спиной. Если бы Отто знал о существовании этой спицы, и о том, как ловко гном ею справляется, он бы никогда не допустил этой оплошности. Явный промах озадачил и встревожил его.
"Кажется, я стал хуже соображать, — подумал Отто. — А говорят, что голод обостряет ум…"
Тем временем Флавий проворно насобирал большую, в свой рост, кучу сушняка, уселся рядом с ней, неспешно вынул из заплечного мешка кресало с кремнем, ловко, одним ударом, высек сноп искр, развёл костёр и, когда пламя занялось, забросал его свежей листвой.
Всё это время, полностью сосредоточившись на своей работе, он продолжал петь. Слова были совершенно незнакомыми, но мелодия прослушивалась ясно и была приятной на слух.