Григорий взглянул в глаза своему прадеду и командиру конного отряда Семенову и спросил лошадь, что была рядом без седока.
— Отвоевался казак, ничья теперь лошадь, бери, — махнул рукой Семенов, и Григорий легко вскочил в седло, поглаживая разгоряченное животное по холке.
— Есть у меня думка, где Раковского можно поискать, — спокойно сообщил оперативник и проверил два нагана, которым пришлось поработать за последние дни на Орловщине.
— Сколько людей тебе дать, солдат Григорий? — наконец чекист преодолел внутреннюю злобу и недоверие к удачливому солдату Григорию.
— Шел, нашел, потерял! — буркнул оперативник и снова твердо посмотрел на Артузова. — Один справлюсь, пройду там где отряд не пройдет.
— На счастливого и зверь поднимается, — улыбнулся Артузов. — Ладно, меня в городе еще ждут. А ты гляди, Гришка, слови мне атамана, а я тебя в Москву возьму, нам фартовые на Лубянке тоже нужны…
Артузов поднял своего вороного коня на дыбы и прежде чем пустить его галопом, крикнул военкому Звонареву:
— Командиры, что в бою взято, то свято… Раз пошел меж вами разговор — наградить солдата Григория наградой, то не сомневайтесь — свой он, — Артузов сорвал коня вскачь к Орлу.
— Да, какая там награда, — смущенно махнул военком Звонарев и достал из планшетки финский нож в кожаном чехле. — Вот, награждаем тебя, объявляем благодарность, удачи тебе Григорий, будь осторожен с бандитами… Это особого рода контра: жандармы, казаки, егеря. Тяжело тебе будет с ними в лесах тягаться… И вот тебе красноармейский знак–кокарда, прикрепи себе на фуражку.
— Осталось только фуражку отыскать, — улыбнулся капитан милиции, рассматривая фактически для него реликвию начала прошлого века. На пятиконечной красной звезде был изображен накладной плуг и молот. Оперативник с осторожностью взял финский нож, возможно поднятый с поле боя у какого‑либо убитого белогвардейского офицера и рассмотрел блестящее острое лезвие с проточенным желобком. Внешне нож ему напомнил «финку НКВД» 1930–х годов с характерным скосом - «щучкой» к концу лезвия.
— Вот еще документ пропуск возьми. Можешь себя туда вписать, от проверок и дознавателей убережешься.
— Спасибо командиры, за подарок и бумагу, может еще свидимся… А коли что, так я Раковского живого или мертвого сдам в отдел ВЧК города Мценска.
— А сам то потом куда? К Артузову в Москву или к нам подашься? — спросил его красный командир Семенов, и что‑то подумав о своем, снова присмотрелся к явному сходству между ними. — Сам‑то из каких мест, не с Орловской губернии?
— С Москвы, — улыбнулся ему Григорий и хотел, что‑то сказать ему теплое на прощание, но слов не нашлось и молодой капитан милиции, лишь махнул рукой. — Бывайте, удачи вам!
Григорий пустил своего коня вскачь по полю, где еще час назад шел бой. Объезжая воронки от артиллерийских разрывов он старался не смотреть на убитых белогвардейцев и красных бойцов. Лишь один раз он вгляделся в лицо убитого кадета. По геральдике нагрудного знака и погонам, Григорий узнал, что кадет был из Воронежского Великого Князя Михаила Павловича Кадетского Корпуса. На шинели будущего офицера на груди был значок с большой буквой «М» и надписью «Воскресъ изъ пепла».
Молодой оперативник и будущий историк Григорий Семенов лишь вздохнул, в его голове быстро пронеслись страницы истории, из которых следовало, что практически все кадеты и юнкера погибли в дни гражданской войны, сражаясь с большевиками. В отличие офицеров и генералов белого движения, они с первых дней войны были вовлечены в кровопролитные бои в Москве и Петрограде. Но Григорий Семенов скорее относил их не к Белой гвардии, а считал, что они вобрали в себя все лучшее из прошлой геройской истории царской армии, и передали это будущему офицерскому поколению уже Советской России. Они просто выполнили свой долг, без политики и интриганских игр. И если бы общество не столкнулось в гражданской войне, то они бы были офицерами уже реформированной и новой России.
Семенов еще раз взглянул на убитого: на еще молодом, не знающим бритвы лице, застыла улыбка. «Наверное, он перед смертью вспомнил о доме, о своих родных разбросанных судьбою по уголкам России, а возможно уехавшим заграницу, и может статься, вспомнил кадет о своей первой любви. За обшлагом шинели виднелся край платка, который, возможно, ему расшила, та единственная вздыхательница юного возраста, которую он любил, и хранил как память о первом поцелуе…».
Солнце окончательно встало над равниной, идущей голой степью вдоль тракта. Теплые и яркие лучи этим утром отогрели землю и растопили снежные наносы на земле. Семенов держал путь на дальнюю кромку леса, старая выбирать для коня твердую почву, что бы не измотать гнедого в этот день. Он решил добраться до Мценска и найти следы и тропу, по которой пришла банда Раковского. Молодой капитан милиции понимал, что атаман Раковский непроизвольно изменил историю, оставшись жить в это утро и не погибнув на подступах к Орлу в боях с красными.