Не знаю, почему так тянет выпить на проводах.
Напиться на два года цели нет – выпить я могу, но могу и не пить.
Страха особого я не испытывал, так что заливать вроде нечего.
И тоски вроде нет никакой – я ж хочу служить.
Да нет, все-таки тоска…
Я пойму это около военкомата, когда из окна отъезжающего автобуса на секунду увижу сквозь пьяную пелену на глазах растерянное мамино лицо. Поймаю ее беспомощный, тревожный взгляд.
Вот оно… вот то, что пытаешься залить, заглушить, загнать в глубь сознания.
И тут оно вырвалось оттуда на секунду, на мгновение…
Мама, мамочка, я не успел сказать тебе важных слов. [3]
До последней минуты все бодрился и хотел казаться веселым.
Тебе не нужно было мое геройство – ты и так все про меня знаешь…
Может, и потому, умирая, шептали пацаны: «Мама…»
Потому что, как и я, не успели сказать на прощание что-то простое и нежное.
Ведь мы все собирались вернуться к ним скоро… Живыми.
Но на секунду царапнуло и отпустило.
Скрылся за поворотом военкомат, друзья, мама.
Все. Закончилась одна жизнь. Началась другая.
Скоро узнаю, не обмануло ли меня мое предчувствие…
Эпизод двенадцатый. Туда!
Приехали на Угрешку, городской сборный пункт.
Пошарахался неприкаянно, нашел где-то место, присел – спать охота.
Часа через три объявили:
– Команда 209, строиться!
Вышли во двор, кое-как расползлись в несколько шеренг – все «мертвые».
Вояки, блин…
Но тут сон с меня слетел, как и не было.
К нашему неровному строю подошли майор и старший сержант.
И СЕРЖАНТ – В ГОЛУБОМ БЕРЕТЕ!!!
Все, полдела сделано! Насчет ВДВ можно больше не волноваться.
Но мало того – обращаю внимание, что лица у них обоих уже довольно загорелые.
А на дворе 23 апреля только. Солнышко-то у нас еще не светит толком.
Значит, что? Значит, откуда-то с юга они приехали.
А «южные рубежи» это у нас где? Правильно, ТАМ!!!
Пока я все это «просчитываю», майор успевает объявить, чтобы мы никуда не расходились, держались вместе. Потому что в любой момент можем выдвинуться в аэропорт.
Так и сказал – «выдвинуться». Так странно это звучало тогда.
Парни потихоньку расходятся, но двое задерживаются чуть дольше.
Один – это я. «Торможу», докручивая в голове свои логические цепочки.
Другой – высокий светлый парень, с абсолютно «отсутствующим» лицом.
Он, похоже, просто никуда не спешит.
Мне нужно поделиться с кем-то своим «открытием», и первый кандидат – он:
– По-моему, они откуда-то с юга приехали. Может, и из Афганистана – клево!
Но, судя по всему, моему визави глубоко по барабану и мои выводы, и мое радостное волнение по этому поводу. На меня смотрят абсолютно безразличные глаза. Какие-то даже бессмысленные.
Как птичьи…
Но рядом уже никого нет, а болтаться одному мне надоело, да и «прет» меня.
– Ладно, давай знакомится, меня Артем зовут!
– Александр…
Да, блин, немногословный товарищ. Ну, не беда, зато я «говорун».
– Пошли, Саня, попробуем узнать у сержанта, куда нас повезут.
Похоже, ему глубоко фиолетово, куда нас повезут. Но со мной Саня послушно идет.
Так судьба свела меня с первым в моей «новой» жизни человеком.
Почему судьба? Да потому что это и был Саня Пахоменко, Пахом, с которым мы скоро попадем вместе в Фергану, в одну учебную роту, в один взвод, в одно отделение.
Наши койки в казарме будут соседними.
Через три месяца мы оба попадем в первую отправку в Афганистан.
А в Гардезе в одну роту. Только Пахом в первый взвод, а я во второй.
Но жить все два года будем в одной палатке.
И даже в госпиталь в первый раз попадем почти одновременно.
А потом уволимся в один день и вместе вернемся в Москву.
Скажете, так не бывает? Бывает – как раз это и называется СУДЬБА…
Но пока ничего этого я не знаю.
Как и того, что «отстраненность» Пахома – следствие первого в жизни алкогольного опьянения. До этого все как-то больше на дзюдо налегал.
Впрочем, есть у его «спокойствия» и вторая причина. Саня то же хотел в ВДВ и понял уже, что это случилось.
А вот про Афганистан он просто не думал. Не то чтобы не хотел – просто не думал, и все. Прямо как знал, что уже все за нас придумано…
Но мне не сидится – нахожу «нашего» сержанта.
– Скажите, а куда нас повезут?
– Узнаешь скоро. Не положено это говорить.
Такой серьезный он, вроде как суровый даже. Оно и понятно…
– Ну а вот скажите – если у меня мать-одиночка, меня в Афганистан возьмут?
Этот вопрос уже давно не дает мне покоя – где-то услышал, что вроде есть такой закон, что единственного сына у одинокой матери в Афган не берут.