— Не добрые! Не добрые, товарищ младший политрук! А добренькие! Над нами вся армия, да что там… Весь фронт смеяться будет! Генерала фрицевского упустили по доброте душевной. Невзрачный он показался бойцам, мать их ети за ногу да в голубое небо…
Мачихин матерился редко. Но метко. Как стрелял. Должность обязывала быть примером во всем.
— А это, товарищи политработники, ваша недоработка, что бойцы недооценивают противника. Нет. Не так. Не противника. Врага. Кто из вас был на фронте?
Несколько молча человек подняли руки.
— Деревни сожженные видели? Когда трубы, как пальцы торчат? Черные такие, богу в харю тычут. Видели?
Фронтовики кивнули.
Мачихин помолчал, обведя взглядом политруков. Потом достал из кармана смятый листок, расправил его и стал читать:
— Ефрейтор Хеккель из дивизии «Мертвая голова» пишет свое жене: «Скоро ты будешь иметь столько славянских рабов, сколько пожелаешь. Мы станем помещиками, у нас будет земля, столько сколько мы пожелаем». Донесите эти слова до бойцов. Слово в слово донесите. Это приказ. Письмо это добыли разведчики младшего лейтенанта Михаила Бурдэ. В следующей ситуации. Группа товарища Бурдэ возвращалась из разведки. Проходя мимо деревни Малый Заход, они обнаружили, что на окраине села немцы приготовили виселицу. И собираются повесить двух человек. Мужчину и женщину. Бойцы младшего лейтенанта не задумались, как отделение сержанта Клепикова. Они просто открыли огонь. И отбили людей. И положили, согласно их докладу — двадцать фрицев. И никого не потеряли. Эффект неожиданности, так сказать. В кармане у одного из убитых добыли это письмо, которое я вам процитировал. Товарищи Шишкин и Гриншпун так же требовали наказания и этих разведчиков. За раскрытие бригады. И по своему были правы…
— Да что, Шишкин совсем с ума сошёл, что ли? — вскочил всегда несдержанный военком четвертого батальона. — У него совесть есть? Это же наши! Это же советские люди!!
— А ты, товарищ Куклин, не кричи на весь лес. Особый отдел мы переубедили. На то мы и комиссары, чтобы воевать за людей не оружием, а словом, прежде всего. Но и оружием тоже, — Мачихин опять потер глаза. — Так что, требую от вас, товарищи политработники донести эти факты до личного состава. И донести так, чтобы каждый, я подчеркиваю, каждый боец понял — зачем мы тут и с какой целью.
— Александр Ильич, что там с газетами?
— Газеты? Газеты будут вместе с продуктами. Когда наладим снабжение. Не забывайте. Мы в самом начале пути. И забота о продуктах лежит, кстати, и на нас. Помогайте командирам. Вся операция на наших плечах держится. Боец в бой идёт по приказу командира и смотрит на комиссара — где он и как он. Спать — позже всех, вставать — раньше всех. вперёд идти — первому, есть — последнему. Все понятно?
— А с штрафниками что? Которые генерала упустили? — снова подал голос Куклин.
— Что, что… Отправили их ямы копать. А что с ними ещё прикажете делать?
Неожиданный миномётный разрыв едва не уронил стенку шалаша.
— К бою! — закричал чей-то хриплый голос снаружи и политработники, один за другим, стали выскакивать на воздух.
А дневальный тихо матерился, прикрывая дощечкой продырявленный осколком бок печечки.
— Ты сержант, все-таки, полный дурак. Нет. Не так. Ты абсолютный дурак. Полный, безнадежный и беспутый дурак. Это же надо… Невзрачный старикашка… ещё и зажигалку ему с портсигаром отдал, — ворчал Кочуров на командира отделения, долбя промерзлую землю малой саперной лопаткой.
— И портсигар с часами. Часы золотые, между прочим… — подтвердил Саня Щетнев — молодой пацан из Северодвинска, неведомым путем попавший осенью сорок первого в Кировскую область, где и пошёл добровольцем в десантники.
— Заткнитесь мужики, а? — сержант Клепиков разогнулся, потирая ноющую поясницу. — И так хреново. Долбим тут, м-мать, сортирную яму…
— А кто виноват? — Щетнев встал с колен. — Кабы ты генерала того не отпустил, так сейчас бы медали получали. Или ордена.
Клепиков виновато поджал губы и снова стал долбить землю.
Минут через двадцать через лед стала сочиться вода. Ледяная. Рука выдерживала ее секунд десять. Потом судорогой начинало схватывало мышцы. Наконец, углубились, примерно на полметра. Перекурили трофейными сигаретами.
— Ну что, мужики, будем жребий бросать? — устало сказал рядовой Кочуров, передавая сержанту треть окурка.
— Не… По старшинству пойдем. Я первый, — Клепиков жадно затянулся и собрался уже прыгать в ледяную жижу, замерзавшую на глазах.
Щетнев глубоко зевнул. Мартовское солнце хотя и не грело толком, но припекало. И после бессонной ночи хотелось спать, спать, спать…