- Давай сажай, командир. Поспокойнее, - сказал Варварин, глядя вперед. Оттуда, из паутины пулевых отверстий в лобовом стекле, из голубого свистящего июньского неба рос силуэт ненашего ЛаГГа. Затрепетали огоньки пулеметов. Затрясся от попаданий корпус 'Дугласа'...
Когда падает транспортник, он ничего не поет. Ему некогда петь, он большой и борется до последнего...
Севастополь.
Северная бухта.
8.29
Девушка сидела и смотрела на волну. Волна была как волна, а девушка как девушка. Обе довольно невыразительные. Но довольно чистые. Волна, должно быть, уже в миллионный раз лизала обломок причала, а девушка только что на том обломке бетона стояла и умывалась соленой прохладной водой.
Собственно, девушка была вовсе не какая-то там безличная девушка, а Марина Дмитриевна Шведова, 1925 года рождения, комсомолка, атеистка и, что в данный момент важнее, - старшина, санинструктор медслужбы отдельного взвода ОКР СМЕРШ. Что обязывало не сидеть здесь и бездельничать, а следовать в портовую комендатуру с вверенным командованием секретным пакетом. По случаю нахождения в глубоком тылу, санинструкторам вменялся в обязанности самый широкий круг обязанностей.
Но девушка-старшина никуда не следовала, а недисциплинированно сидела и смотрела на зеленую воду. Нет, купаться Марине не хотелось - чуть больше полугода назад раз и навсегда разучилась любить купания. Просто день был такой... Странный. Плохой, наверное?
Ничего угнетающего в этом солнечном южном утре не было. Лежал город в развалинах, но от мин его уже вовсю чистили, с пресной водой дело налаживалось, да и вообще война отсюда все дальше уходила. Готовились к боевым походам подлодки и миноносцы, но это будут уже дальние походы, к чужим берегам, к чужим городам, которым еще предстоит наподдать хорошенько, чтоб не лезли их тупые уроженцы в наш советский Крым.
Марина вздохнула, глядя в волну неутомимую, и принялась наматывать портянки. От пристани старшину заслонял искореженный корпус плавучего крана, что подорвали удирающие немцы, и сидеть здесь было спокойно. Можно даже 'рассупониться', как говорит начальник.
Пуговки ворота гимнастерки застегнуты, ремень с кожаной (командирской) кобурой нагана затянут. Старшина Шведова поправила косы, зашпиленные на затылке девчачьим 'крендельком', и надела пилотку. Подхватив немецкую планшетку с пакетом, привстала...
...и села на не успевший еще хорошенько прогреться бетон. Сердце сжало тем холодом керченским...
...Пора было идти. В отдел вернуться, там еще с аптекой...
Она сидела, до боли сплетя пальцы на черной коже немецкого планшета. Смотрела, не видя, на циферблат часиков. Стрелочки отсчитывали секунды... минуты.
8.40... 8.41...
Случилось. С ним что-то случилось.
Марина замычала, кусая нижнюю губу...
Итог дня.
36-й мсб .
(40 км от Ленинграда)
20.15
Алексей кряхтел, но себя не слышал. Правое ухо закрывала плотная повязка: вата, марля, бинт вокруг башки. Судя по ощущениям, в ухе кровь запеклась плотным комом, свербело так, что даже головную боль заглушало.
Жив был младший сержант Трофимов, и даже толком не ранен, только контужен. Ухо, конечно, того, - пострадало. И на спине две символических, но весьма ощутимых 'вавки' - вскользь зацепило крошечными осколками. Гимнастерка, хоть и бэ-у, но вполне приличная, конечно, пропала бесповоротно.
Кряхтеть, себя не слыша - занятие бестолковое. Бинтовали спину Алексею уверенно, хотя и грубовато. С такими руками как у тетки, надо те ящики с выстрелами таскать, а не настрадавшуюся солдатскую плоть обихаживать.
В санбате малость поутихло - поток раненых иссякал, дошло дело до легкораненых-контуженных. Как сюда Алексея дотащили, он не помнил. Пришел в себя уже на подстилке из лапника. Жив, надо же. А лейтенанта что-то не видать. Или отправили как тяжелого, или там у тягача взводного и добило.
Умирали и здесь. Санитары вытаскивали тела, уносили за молоденький ельник. Это правильно, потому как смотреть страшно. Когда в первый раз ранило, Алексей вообще ничего не помнил. Задним умом удивлялся: и как вытащили, как переправили?
За спиной говорили. Звуки младший сержант Трофимов слышал, но толком разобрать не мог. Тронули левый бок - там где старый шрам был. Алексей вздрогнул - башка болью отозвалась, 'вавки' под свежими бинтами с новой силой жечь начало. Старый шрам он, конечно, того - жутковат. Алексей пару раз, изловчась, в зеркало себя рассматривал. Да, такой хреновиной фрицев пугать можно.
- Боец, слышишь меня? - на лапник перед Алексеем сел доктор - халат как у мясника, - руки свежевымытые вытирает. - Слышишь, говорю?