Его — знал, ее — знаю... — он явно запутался во временных окончаниях. — Мы в одном классе учились и до сих пор дружим. Дружили, то есть... Она любила его...
— Это еще ничего не значит. Наркотики существенно меняют психику человека.
— Она не была конченой наркоманкой...
И потом, когда она пришла в себя, дверь квартиры была открыта...
— Но, как я понимаю, ваша уверенность основана исключительно на предположении?
А о чем говорят факты? Вы познакомились с милицейским протоколом?
— Нет... — смутился он.
— Поймите, я могу этим делом заняться, но давайте сразу договоримся конкретно, чтобы потом недомолвок не было и взаимонепонимания, хорошо? Вы ставите мне задачу доказать ее невиновность. Я знакомлюсь с материалами дела и только после этого уже смогу вам ответить — есть ли хоть какая-то возможность отвести от Саши подозрения. Если нет — то я ничем помочь вам не смогу.
— Хорошо... Я так и думал.
— Договорились. Еще один вопрос. Вы также хотите, чтобы я нашел убийцу, если это не она?
— Нет. Этим пусть занимается милиция.
Я не настолько богат, чтобы все оплачивать.
Странно, но в его глазах я вдруг уловил железную непоколебимую твердость. И эта твердость как-то не вязалась с тем первичным впечатлением, которое я составил о Гоше Осоченко. Похоже, парень жадноват. Впрочем, эту фразу — “я не настолько богат” — говорит каждый второй клиент, и я к ней уже привык.
И не каждый из них достаточно жаден. Проверено.
— Но, вероятно, поимка настоящего убийцы, если он существует не только в вашем воображении, будет единственной возможностью доказать невиновность жены убитого. Как тогда?
— Тогда — да...
Я протянул руку под стол и выключил диктофон. Предварительный разговор закончен, пора приступать к предварительному расследованию.
3
Как правило, “по степени тяжести” убийства не расследуются райотделами. Такие дела уходят или в городское управление, или же сразу в областное, или вообще с разбегу в следственный отдел ФСБ, что автоматически ставит их на контроль Генеральной прокуратуры.
Для начала я набрал телефонный номер горотдела.
— Мне нужен Лоскутков, — на начальственный тон здесь реагируют адекватно, поэтому я всегда стараюсь говорить с интонациями крупного и толстого руководителя, когда звоню в отдел, ведающий убойными делами.
Стопроцентный вариант.
— Минутку.
Раньше, бывало, когда я сначала называл себя, мне приходилось ждать минут по пять.
Сейчас Лоскутков взял трубку почти сразу.
Прокашлялся прямо в микрофон, чтобы уши мне хорошенько прочистить, и только после этого хмуро рявкнул:
— Слушаю.
— Здравствуй, майор.
— Привет, майор.
Это традиционное наше приветствие. Не в лучших традициях литературного русского языка, но слушающий такое приветствие поймет, сколько пренебрежения мы вкладываем в звание друг друга.
— У меня к тебе вопрос. По вчерашнему убийству. Жена застрелила мужа. Знаешь?
— Слышал.
— Дело — у тебя?
— Ты что? Оно же раскрыто по горячим следам! Нам его и не передавали. А что тебя интересует?
— Все. Я с ребятами из райотдела почти незнаком. Ты не можешь походатайствовать за меня, чтобы дали возможность в материалах поковыряться?
— Пожалуйста. Позвони через пять минут.
Я успел заварить себе чай и с мстительным чувством даже переложил лишку сахара. Мстительность — это оттого, что сам майор Лоскутков на чайную чашку обычно кладет целую совковую лопату сахара. А поскольку он сейчас далеко и до моей сахарницы ему не дотянуться, то я имею полное право над ним понасмехаться.
Он позвонил сам.
— Поезжай в отдел. Я договорился. Ты вообще-то чем сейчас занимаешься?
— Чай пью, — сказал я невинно, вроде бы между делом, но со вкусом. — Только вот сахара по ошибке переложил. Ты же знаешь, я слишком сладкий не люблю. Но придется пройти через все муки, не оставлять же его недопитым. Такого мне моя жадность не простит.
Лоскутков сделал вид, что ему пора ложиться в госпиталь — слух совсем пропал.
— Про Лешего слышал?
— Слышал.
— Ничего интересного сказать не имеешь?
— Что будет, сообщу.
— Ладно. Оставь сахарку на мою долю.
У нас сейчас весь отдел на ушах стоит. Но, может, выберу вечерком время, заскочу... — и он положил трубку.
На ушах они стоят, как я догадался, из-за Лешего. Есть из-за чего постоять. Есть из-за чего на ушах даже мозоли натереть, если стоять придется достаточно долго.
Лешим городские газеты прозвали серийного убийцу, который наводит страх на парочки, желающие “отдохнуть” в автомобиле на окраинах городского соснового бора. Если не было подходящей свободной квартиры, то подобные парочки ехали в городской бор. Ставили машину где-нибудь среди зарослей. Там Леший и подкарауливал их. Он убивал обоих — и мужчину, и женщину. Мужчину просто убивал, без затей — и, похоже, без злости.
А вот над убитой женщиной еще и издевался — кромсал ножом тело, лицо, разрезал рот так, что губы становились лоскутьями, распарывал живот. Но, самое интересное, не насиловал.
Впрочем, это-то как раз и говорит о том, что действует маньяк.
Типичный маньяк. Первый случай произошел три года назад. Тогда женщина была одна.
И не было машины. Убийство произошло ночью, жертва была сильно пьяна. К “серийным” дело отнести, естественно, было еще нельзя, хотя сами садистские методы убийцы заставляли задуматься о его вменяемости. Предполагали месть, состояние аффекта. Повторения, по правде говоря, не ждали. Всегда думается, что маньяки появляются где-то там, в стороне. Два года назад преступление повторилось уже трижды, хотя и с большими перерывами. Теперь присутствовали пары. Почерк постепенно выкристаллизовался. Одним из убитых оказался милиционер, у которого Леший позаимствовал пистолет. Тогда газеты и начали поднимать шум. В прошлом году бор казался тихим и безопасным. Думали, что маньяк исчез. А за последний месяц — снова три случая. С интервалом в два дня. И ментовка, и ФСБ бегают сломя голову, пытаются что-то выискать. Но, насколько мне известно, имеют они в наличии только частицы кожи под ногтями последней жертвы, отпечаток башмака (похоже, армейского образца) и проржавевшую опасную бритву со следами крови. Однако Леший действовал, как я слышал, ножом.