-Надеюсь, он там же и живет, – вздохнул он, переписывая адрес скрипучим карандашным огрызком на осьмушку желтоватой бумаги. – Раньше-то хоть братцу его можно было отписать, а теперь и того нет, на Святую Феодору слег и уж не встал…
-Болел? – посочувствовал Достий.
-С осколком шрапнели ходил. Врачи сразу сказали: достать не достанем, а рано или поздно сам доберется. Ну, и добрался: был Попрыгун и не стало... Да выпусти ты уже эту хронику, что ты прямо вцепился?..
Достий только тут и осознал, что и правда цепляется за папку, не желает отпускать ее.
-Неприятное вспомнил, поди, – по-своему истолковал его жест Император.
-Нет, не неприятное, – покачал Достий головой, опасаясь, что сейчас его примутся успокаивать да утешать, точно он дитя малое – а с Наполеона бы сталось! – Я вот только…
-Говори! – тут же потребовал монарх. – Что у тебя приключилось?
-И не приключилось вовсе, а я про плен узнать хотел.
-Теодоров? – посуровел собеседник. – Скверная история, ну да ты ее уж слыхивал…
-Я не хочу самого святого отца расспрашивать, – пояснил Достий, – это ведь неприятно ему будет, как напоминание об увечье, а он порой и без того…
-Понимаю, к чему ты клонишь. Вот что, братец Достий, отправляй-ка ты хронику эту назад на ее полку, да ступай ко мне в кабинет. Я Репейнику пару строк черкну, да мы с тобой поболтаем…
-Но ведь господин Советник ждать меня назад будет!.. – прижал руки к щекам молодой человек. – Нехорошо как… Да и вы, верно, заняты…
-Я говорю: ступай, – с нажимом повторил Наполеон. – А насчет Баля не беспокойся. Поверь, он, едва за тобой дверь затворилась, вперился или в книжку или в бумажку какую-то. Уж я-то его знаю...
Не имея сил противиться такому натиску, Достий послушно сначала навел в бумагах порядок, а после и явился, куда было сказано. Очевидно, с «парой строк» Император уже покончил, потому что занят был совершенно другим.
-Проходи, – кивнул он, услыхав топчущиеся шаги на пороге. – И слушай, что я тебе скажу. Теодора ты расспрашивать не хочешь, и я тебя понять могу, хотя со своей стороны и нахожу это неразумным. Ему наверняка приятно будет твое внимание, – Достий заерзал на стуле, проглотив ответ о том, что духовник вообще не очень стремится говорить с ним о своем прошлом. – В хронику ты сам носа не сунешь, и это я тоже понимаю. Однако я не вижу причины тебе не спросить о том, как все произошло, у меня или у Баля: мы оба там были.
-Так ведь это все равно, что хронику прочесть… – едва слышно пролепетал Достий. Ему сейчас донельзя неловко было от того, что посторонний человек – да не кто-нибудь, а сам Император – с ним возится. Чувствовал себя, словно избалованный капризуля: то, дескать, я буду, а это нет…
- Не скажи, – не согласился с ним Наполеон. – Ты бы мало что нашел там. То, что я тебе сейчас расскажу подробно, там изложено коротко. Один маленький эпизод длинной войны. Конечно, – тут же добавил он, – хватает людей, которые там в тот день оказались, но служивые, бывает, для красного словца прибавить чего от себя горазды. Баль – тот и того суше, чем в хронике, все изложил бы, пусть и не приврал бы ни на вот столько. Рассмотри вопрос и с такого бока: если ты не будешь знать, то не сможешь и помочь, если что. Так что я собираюсь все эти события тебе изложить, даже если ты надумаешь сбежать отсюда; а с Теодором, ежели что, тоже сам разберусь. А то кто же, если не я?
Тут уж Достий не знал, то ли ему смеяться, а то ли плакать. Император у них тот еще выдумщик, тут нельзя было не согласиться…
- Стало быть, это последняя военная зима была, – немедленно перешел к делу монарх. – Между Келлером и О-Ромосом встали на стоянку, до побережья Патты – это приток Сиана – две с четвертью мили по лугу, тогда заснеженному. Место специально выбрали подобное, чтоб никакой засады устроить было невозможно. Морозы тогда ударили трескучие, реку схватило даже в местах порогов. Конгломерат по ту сторону явился раньше, и ждал нас еще полдня. В том месте через Патту перекинут мост – называется Горбылем, потому как выгнут донельзя, стоя на одном берегу другого за ним не увидишь, ежели в сторону не отойдешь. День и время назначили загодя, и надо было тому случиться, чтобы вдруг сгустился туман. На обоих берегах его проклинали – если и были какие планы, то все они медным тазом накрылись. Какие уж там планы, в тумане-то… Но делать нечего. В положенный час обменялись вестовыми, подтвердили условия передачи, дождались, пока те вернутся, да на свой страх и риск выпустили Пансу на мост. Ты его, Достий, видел – он парень не промах, а тогда, пожалуй, еще больше был. Бесил меня ужасно. Все-то хотелось ему бока намять…
Ну вот, он, значит, поднимается по Горбылю, растворятся в тумане – а Теодора все нет. Я ребятам говорю – если через три минуты не будет – а для того, чтобы медленно на самый верх моста подняться в тумане, столько именно и нужно, вестовой замерял – открывайте огонь. Тут Баль говорит – может, Теодор ранен, да потому медленно идет. Будем потом виноватой стороной, а кому оно надо… Я уж и сам готов на это мост влезть, хотя такое было против наших договоренностей – ненавижу бесцельное шатание и ожидание невесть чего – когда из тумана, как Летучий Фриз, появляется Теодор, тощий как мачта и такой же шатающийся от ветра. Волосы отросли, рукав на ветру треплется – ох, чего я только про этот рукав не подумал в ту секунду. Уж и желание появилось броситься на ту сторону и там всем руки повыдергивать, да и ноги тоже. Но нет, смотрю – рука на перевязи, стало быть, уцелела более или менее. Только он приблизился, я его чуть ли не в охапку, говорю – идем отсюда поскорее. А Теодор осмотрелся, Баля заприметил, кивнул, узнавши. И затем тихо так спрашивает, будто сам себя – где Достий, он жив?
Меня как из ушата окатило – я ведь о твоем существовании как-то на тот момент не думал. Прикинул карту военных действий в уме. Отвечаю, мол, до Фредерика твоего фронт не дошел, не беспокойся. Ох, брат Достий, как он на меня посмотрел. Будто я из него жилы тяну. Сказал, что вы в одном госпитале служили. Уж гораздо позже я уразумел – ведь он себя почитал бы виновным, если бы что с тобой случилось. Он по своему почину тебя с собой взял, стало быть, за все последствия с него спрос.
- Вовсе нет! – поспешно возразил Достий. – Он один хотел уйти, и ушел бы, кабы я его не нагнал тогда!
Глаза у Императора вдруг необычайно потеплели, он потянулся и потрепал собеседника по макушке.
- Экие вы, два сапога парочка… Ну слушай дальше. Я его заверил, что искать начнем немедленно. Баль подоспел и выразил соображение, будто ты там и оставался, где вас разлука настигла. Мол, он о тебе впечатление составил, и ты ему показался послушным и преданным, и что ты способен сообразить, как тебя будет проще найти. Теодор прямо тут же и ехать собрался. Не пущу, сказал я ему, покуда лекарям не сдам… Понятное дело, ребята его живенько в оборот взяли: свели в тепло, дали поесть чего поприличнее и горячего. Мы очень скоро снялись с того места, буквально наутро же. Мне было в одну сторону, а Балю – в другую, назад, в столицу. Он-то и забирал Теодора с собой. Мы бы и вечером разъехались, но…
-Да, я понимаю: Советник же…
-Ну что ты, – Наполеон добродушно рассмеялся. – За окном мороз такой, что деревья в лесу трещат, гвардию, как смогли, по домам расквартировали, чай надышат. Да и хозяйкам подспорье: лбы здоровые, дров нарубили, вот уже и согрелись… Где там было нам приткнуться, когда на сеновале и осталось-то по три жалких соломинки: фураж в тот год влетел в копеечку…
-Да брось. Заночевали потому, что я все надеялся с Теодором побеседовать. Но он упрямый сам знаешь какой бывает. Забился в угол да и сидел как сыч. Уж я и так и эдак – но он наотрез отказывался со мной лясы точить. Мочало – это костоправ гарнизонный был, добрая память старику, бородища что у святого Клауса – тогда за него заступился. Оставьте, говорит, человека в покое, может шок у него, дайте в себя прийти. Ну, а мне нечто жалко… Ладно, думаю, вернусь домой – там уж поговорим вдосталь. Так тогда и расстались: эти в поезд, я на север дальше. Так до конца войны больше Теодора и не видел. Но я знал, что с ним все в порядке: Баль о нем ничего не сообщал. Если бы тот болел или что-то еще было бы не так – то уж известил бы. Баль он такой, только гадости всякие писал. Ежели о чем не упомянул – значит, там все хорошо, – рассказчик прервался, чтобы глотнуть воды.