- Достий! – отец Теодор возвратился к нему, одной рукой придерживая полог, а другой расстегивая сутану. – Сейчас, мой хороший, сейчас, потерпи немножко…
Терпеть сил, впрочем, не было, и ощутив, что на ложе он больше не один, Достий беззастенчиво – никогда бы себе подобное не позволил! – ухватил любимого за руку, чтобы потянуть ее к своему паху. Тело горело огнем, ничуть не охлаждаемое обильной испариной, из глаз всю дорогу катились слезы – от боли, стыда и отчаяния.
Ласки обернулись нескончаемой мукой, испытываемые один за другим вспышки экстаза все не приносили облегчения, да и услады в них никакой вовсе не было. Яд распалял тело изнутри, терзал его возбуждением, которое не имело ничего общего с любовным жаром. Достий видел хмурое лицо возлюбленного, которому прикосновения тоже были, кажется, не в радость, и стыдливо отворачивался. Ни за что бы не желал он отдаваться вот так, не по своей воле, а по приказу какого-то гнусного вещества. И уж точно не хотелось втягивать в это Теодора, который сейчас совершал все действия механически, руки его прикасались бережно и достаточно ощутимо, но без обычной своей любви. Но кого было еще привлечь к подобному делу? Достий с прискорбием понимал – сам бы он страдал намного сильнее и дольше, лежал бы пластом от слабости и кричал бы от невыносимой муки.
Пытка все не кончалась и продлилась, наверное, пару часов, когда Достий с еле слышным хрипом излился в очередной раз – горло он сорвал от стонов, да и на что-то погромче дыхания не хватало. Тело вдруг стало свинцово тяжелым, а глаза сами закатывались ко лбу. «Хватит, не нужно больше…» – и хотелось бы это сказать, но Достий мог лишь шевелить пересохшими губами. Духовник, к счастью, все понял, и с облегчением оставил любовника в покое.
- Бедный ты мой, – прошептал он, заглядывая Достию в глаза. – Ничего… Все закончилось. Все хорошо…
Достий просто провалился в беспамятство. Сквозь дрему он чувствовал какие-то влажные прикосновения, потом его зачем-то двигали с места на место. Один раз он приоткрыл глаза, из слабого любопытства, когда отец Теодор зачем-то утирал ему мокрым полотенцем рот и подбородок, слегка зажав при этом нос под переносицей. Достий увидел красноватые пятна на полотенце – и окончательно соскользнул в забытье.
Он проснулся от невыносимой жажды. Во рту было сухо до такой степени, что распух язык, а стенки горла при глотании скреблись друг о друга, как терки. Достий попробовал пошевелиться. Он ощущал себя разбитым и очень слабым, как после долгой и мучительной болезни. Но сесть все же удалось.
В опочивальне он был один. Вещи его, кроме нательной рубашки, были сложены на стуле. Рубашка, должно быть, была уже в прачечной, вместе с грязной и насквозь промокшей простыней – Достий проснулся на чистом и очень этому удивился. Он спустил ноги на пол и завернулся в одеяло. Прислушался, напрягая скудные силы: в передней кто-то приглушенно говорил. Достий осторожно, опираясь о стену, подошел к двери и выглянул наружу.
К духовнику, оказывается, пришли Советник с Императором. Монарх сидел на стуле, пристроив Бальзака к себе на колени, и видно, пристроил как всегда, не спросясь разрешения – Советник сидел прямо и сложив чинно руки на коленях собственных, совсем не обращая внимания на чужие объятия. Несмотря на такое положение, лица у обоих были серьезные и даже хмурые. Теодор стоял к Достию спиной, но тут же обернулся на скрип двери.
- Что ты? Нехорошо? – обеспокоенно спросил он.
- Я пить хочу, – прошептал Достий.
- Иди ляг, я сейчас принесу тебе…
- А можно мне к вам?
Духовник сперва поджал губы, потом осмотрел Достия с головы до ног. Видно решил – раз тот смог дойти до двери, стало быть, может и не лежать, если ему не хочется. Приняв это за позволение, юноша неловко прошел в переднюю и устроился в уголке неподалеку, с тем расчетом, чтобы иметь что-то для опоры под спину. Святой отец все еще поглядывал на него с опаской и настороженностью – не доверял облегчению после вспышки.
-Я могу продолжить?.. – поинтересовался у присутствующих Бальзак. Его Величество ласково поворошил его кудри ладонью.
-Мы слушаем, – заверил он.
-Итак, если верить результатам анализов Отто – а отчего бы, спрашивается, им не верить? – в ход была пущена «розовая жемчужина», она же «плеть амура», вещество, содержащее в себе высокую долю катардина. Даже в малых дозах оказывает отрицательное воздействие на почки, печень, желудочно-кишечный тракт и на центральную нервную систему, в связи с каковыми фактами я и позволил себе прийти не с пустыми руками, – Бальзак кивнул в сторону, и, проследив за его взглядом, Достий обнаружил несколько склянок аптекарского вида на столе у окна.
-Ты это брось, – неожиданно сурово оборвал говорившего святой отец, наливая воды в стакан из стоящего тут же на столе графина. – Хоть и волнует меня состояние Достия, но тревожит и само происшествие. Как это изволить понимать?!
-Ты бываешь наивен, как дитя, – покачал головой Наполеон. – Ох, Теодор, Теодор, это же придворный люд, который ради своей цели на что угодно способен… Погоди, не торопись. Дай-ка растолкую…
Монарх на мгновение задумался, будто выбирая пример как можно понятнее.
– Вот, – наконец определился он, – от шести различных государств, по общему счету, вчера собрались посланцы. Сам понимаешь, на родине они будут важными шишками, если добьются за один вечер перевеса для своей страны. Ставки в игре такого рода слишком высоки. Даже самые из них, послов этих, порядочные рассуждают примерно так: пусть один человек пострадает, зато сколько их будет жить лучше!..
-За счет других, – не удержался духовник.
-Все живут за счет кого-то, – покачал головой Бальзак. Он вдруг поднялся со своего места, отобрал у Теодора только что наполненный стакан и принялся добавлять что-то из принесенных им же склянок. Лишившийся его общества Наполеон с явным удовольствием рассматривал открывшуюся ему картину, и глаза его поблескивали. Достия всегда смущала эта страстность Его Величества, его откровенная непристойная жаркая похоть к своему Советнику, всегдашняя готовность предаться плотским утехам. И хоть Бальзак и сдерживал его, гася это желание, при ближайшем рассмотрении начинало казаться, что пламя это он гасит не иначе как керосином. Этого Достий тоже понять не умел: отчего же манить любимого обещанием сладости, чтобы в последний момент отказывать, заставляя того едва ли не силой добиваться к себе внимания?..
-У тебя есть подозрения о том, кто бы это мог быть?.. – поинтересовался тем часом Император.
-Тут и думать нечего, – Советник вернул стакан святому отцу, а тот уже поднес Достию. Молодой человек жадно припал к воде – во рту все словно ссохлось, и живительная влага казалась настоящей небесной росой. Терялся даже противный лекарственный привкус. Духовник тем временем осторожно, чтобы не помешать, потрогал ему лоб и внимательно осмотрел лицо. Наверное, проверял, не начал ли снова кровить нос.
-Важнейшее, что мы почерпнули из этого инцидента, тем не менее, – продолжил Бальзак, – является соображением относительно Конгломерата.
-Причем тут опять политика? – нахмурился Теодор. – Чем и кому мог помешать Достий?
-Не Достий, – Бальзак обернулся к говорившему, заложив по привычке руки за спину. – Он отобрал мой бокал, а мне в ту минуту было, откровенно говоря, не до всяческих отвлеченных происшествий. Тут бы в оба глядеть, как бы кто не сделал хода, на который мы после повлиять не сможем, какое уж тут вино…
-На что же его подают?!
-Чтобы приличие соблюсти. Если бы собрали какую-нибудь ассамблею, да принялись заседать, как официальное собрание, то и документы были бы такие же официальные. От них после так запросто не отмахнешься. А никто рисковать не желает – и мы в том числе, ведь никогда не знаешь, какой туз у кого в рукаве припрятан… Вот и обставляется все под видом беседы за легким ужином, вроде бы, ни к чему не обязывающей, а тем не менее крайне важной. Что же касается высказанного мной соображения о важнейшем нашем преимуществе, то позвольте вас обрадовать: генерал Панса действовал не заодно со своим правительством.