Достий ежели и мог что-то сказать по этому поводу, так это то, что спросонья потерялся уже на середине витиеватой фразы Бальзака. Однако на всякий случай он кивнул.
Да и ведь разве дело это – отказывать, когда тебя просят? Не чужой ведь человек – хотя и чужому бы Достий, наверное, не отказал – а господин Высочайший Советник, который за все прошедшее время сделался для юноши кем-то на манер старшего родственника. Хотя Достий все еще временами его робел и звал почтительно на «вы», дистанция между ними была не в пример короче, чем, скажем, между Бальзаком и придворным архитектором. Эти достойные господа, хотя и обращались друг к другу по имени, тоже степенно «выкали» и вели себя столь чинно, будто бы встречались из рабочей необходимости, а не по личному собственному пожеланию. Достий, как-то не утерпев, осведомился у Бальзака о причинах такого поведения, и тот, как у него это водится, обстоятельно пояснил:
-И я, и Максимилиан люди логического склада, полагаемся скорее на разум, нежели на чувства. Я глубоко уважаю его, он прекрасный специалист и честнейший человек, и он, я надеюсь, тоже не думает на мой счет дурного. Мне приятно видеть в Максимилиане некий оплот незыблемости и спокойствия, в то время как вокруг бушует житейское море. В этом море то проносится штормом очередная затея Его Величества, то события государственного толка примутся, как сезонные дожди и ветра, поливать водную гладь… А рядом с Максимилианом все всегда становится простым и предельно ясным, и всегда точно знаешь, как и чему положено быть, в каком порядке исполняться, и что должно получить на выходе.
-Стало быть, вы его за крепость духа цените?
-И за нее в том числе. Ты, я думаю, уже заметил, что некоторые любят подшучивать над чрезмерной серьезностью Максимилиана и его склонностью к систематизированию. Однако на деле ведь эти черты и правда значительно облегчают жизнь, как ему, так и его окружению.
Что касалось обращений, то в них, Достий чуял, сокрыто нечто большее, нежели простая дань вежливости.
Его Величество запросто всем говорил «ты» – как будто каждого знал лично долгие годы. И выходило у него это обращение всегда не грубо и не фамильярно, а очень доброжелательно и душевно. Ему в ответ таким обращением отвечали только Теодор да Георгина – первый на правах духовного лица, вторая на основании долгой дружбы. Не в пример ему Бальзак всем говорил «вы» – кроме самого Достия или духовника. Однако его «ты» было куда менее близким, нежели «ты» Наполеона.
Сам Достий «ты» не говорил почти никому. Все его близкие люди либо были значительно его старше, либо в высоких чинах, и оттого было даже странно думать, как бы он ответил на их «ты» своим. Даже Есенка, проказливая и дурашливая, удостаивалась от него чинного «миледи» – и, кажется, очень этим гордилась, важничая сама перед собой. Ей, кстати говоря, в отличие от Георгины, в столице нравилось – было столько всего, на что можно глазеть!
За своими размышлениями на отвлеченные темы Достий и не заметил, как беседа между Его Величеством и Бальзаком сошла на нет – они покинули с Советником кабинет, где Император уже углубился в работу. Достий как-то проморгал это, по той причине, что прощание этих людей отчего-то свелось к обычному обмену мнениями, и не включало в себя ни объятий, ни поцелуев, ни прочих знаков внимания, на которые всегда бывал щедр Император.
Достий вопросительно воззрился на своего спутника.
-Я предложил бы не медлить, – заметил Бальзак, привычным жестом закладывая руки за спину. – Чем раньше мы отправимся в дорогу, тем скорее из нее и возвратимся. Прости, что не подумал об этом прежде, однако ответь – не нарушаю ли я каких-нибудь твоих планов своим предложением?
-Нет-нет! – поспешил его заверить Достий. Он и правда ничего особенного кроме привычного учения не планировал, и если что и огорчало его в предстоящей поездке – так это лишь необходимость расставаться ненадолго с отцом Теодором. Однако юноша утешал себя мыслью, что они вскорости встретятся снова, и встреча их будет радостной – тем более, всего-то на пару дней они и расстанутся. Бальзак как-то упоминал относительно пользы разлуки между близкими людьми, и вот теперь Достию предстояло проверить эту теорию на себе. Разумеется, им со святым отцом и прежде доводилось разлучаться, однако тогда еще между ними были некие недомолвки. А теперь они жили, как говорится, «душа в душу» – Достий теперь доподлинно понимал смысл этого выражения. Это – когда ощущаешь движение души другого человека как будто они твои собственные. Теодор лишь намеревается нахмурить брови – а у Достия уже сердце сжималось. Улыбка только собирается появиться на губах святого отца – а Достий ощущает уже себя весеннею птахой, которой грудь рвет пение.
-Что с собой требуется взять? – с готовностью спросил он своего грядущего спутника. – Кроме привычной поклажи?
-Ничего. Разве что книжку, если захочешь время в вагоне скоротать.
Достий кивнул, хотя про себя надеялся, что время они проведут за разговором. Ему всегда очень нравилось, когда Советник брался о чем-то повествовать ему. Не для уроков, а просто рассказывая. Но мало ли, какие тот себе дела наметил, быть может, ему будет не до попутчика, которого он и с собой-то тянет лишь бы Его Величеству угодить, да успокоить его. А так бы и один подался…
Словом, позавтракав и наскоро собравшись, Достий явился уже к кабинету Высочайшего Советника – тот как раз ставил печати на документы.
-Это наша с тобой верительная грамота, – улыбнулся он юноше. – Подтверждает законно наши, как инспекторов, права повсюду ходить и совать свой нос.
-Да я ведь даже не знаю, что за место мы посетим, – смутился Достий тотчас. – Как же мне можно быть инспектором?
Тут Бальзак выпрямился, и печать в сторону отложил, сплел пальцы в замок и серьезно на Достия поглядел.
-Ты, верно, думаешь, что я тебя из забавы с собою зову, – заметил он. – Но между тем мне без тебя никак не обойтись. Ведь я, как ты, наверное, помнишь, совершеннейше с людьми говорить не умею. Чувства их понимаю с пятого на десятое, да и, одним словом, не гожусь для ведения самостоятельных переговоров. А у тебя такое призвание, чтобы всякого человека понимать, лишь на него поглядев. Я очень надеюсь на твою помощь.
Достий зарделся и потупился. Вот, оказывается, каково дело!.. Тут бы, конечно, не его, а отца Теодора позвать – уж тот как глянет в самую душу, так человек мигом ему все сам выкладывает… Но у него и своих дел предостаточно, а Достий вот он, рядышком, и службою не обременен…
-Выдвинемся немедленно же после обеда, – продолжал говорить Бальзак, – к завтрашнему утру будем в Бурштине, вечером сядем на поезд обратно.
-Но тогда, – быстро подсчитал Достий, – мы будем дома не через два дня, а через три!
-Если бы Его Величество послушал меня с самого начала – а речь о заводе у нас зашла с раннего утра – то мы и отправились бы раньше, и справились в свое время. А при таком обороте дел – уж увы, придется ему подождать.
-Он ведь недоволен будет… – закусил губу юноша. – Нечто вам по сердцу его дразнить?
Бальзак ему улыбнулся, самыми уголками губ.
-Это ведь Его Величество, – напомнил он. – Если у него нет никаких проблем – он успешно их для себя создаст. Ну, а теперь давай поторопимся. Простись с Теодором, не то ведь он разволнуется, когда тебя не найдет…
И то верно. Достий до отправки успел наведаться и к святому отцу, и в библиотеку, и вещи в дорожную сумку уложить. Одним словом, когда к подъезду был подан экипаж, то был он, как говорится, во всеоружии.
На поезде путешествовать он очень любил, однако, оказавшись внутри вагона, оробел. Коснулся осторожно отполированной до зеркального блеска деревянной панели – такими тут были обшиты стены – провел пальцами по кожаной обивке сидения, и боязливо руку отдернул – а ну как еще попачкаешь эдакую красоту…
Бальзаку же, очевидно, эта обстановка была не в новинку.
-Это первый курьерский, – сообщил он, опуская саквояж на сидение напротив. – Его Величество держит два таких состава для нужд своих министров, но периодически и сам прибегает к услугам этого транспорта. Некогда ему пришлось изрядно поколесить по стране, так что в этом вагоне он бывал частым гостем.