Что именно начинается – Достию узнать было не суждено, ибо прозвучал звонок к началу второго акта. Они распрощались со словоохотливым Юлием, и возвратились в королевскую ложу. Однако вторая часть представления, хоть и была ничуть не хуже первой, уже не увлекала Достия так сильно. Он не мог отделаться от размышлений о том, сколько, оказывается, людей могут быть замешаны в одной небольшой истории. Ему отчего-то все время казалось, что их маленькая группа сама по себе – а весь прочий свет сам по себе. Достий вырос в окружении людей простых и понятных, а сегодня столкнулся с совсем иным миром и люди его, этого мира, казались ему непостижимыми. Мысли эти очень долго не давали ему покоя.
Возвратились они очень поздно, совсем затемно – по пути у Достия даже глаза слипались, и он лишь усилием воли не позволял себе прикорнуть на пружинящем сидении, откинувшись на спинку – отчего-то казалось ему, что это будет по отношению к спутнику невежливым. Бальзак был молчалив – кажется, за этот вечер он исчерпал запас слов на ближайшие полгода.
Во дворце тоже уже было тихо. Однако, стоило им подняться в свое крыло и пройти несколько коридоров, как навстречу им из сумрака, будто призрак, выступил Наполеон. Схожесть лишь усиливалась от его белого мундира.
-Где вас черти носили? – поинтересовался он, однако в голосе не слышалось неодобрения – наоборот, в нем звучало веселье. Очевидно, монарх был в добром расположении духа.
-С вашего позволения, мой Император, мы были в опере.
-Гм?
-Леди Гамелин, мой Император. Открытие сезона.
-О-о, черт, я же обещал Максу… – лучезарный настрой Наполеона несколько померк. – Почему ты мне не напомнил?!
-Я внимательно изучил ваше расписание, и пришел к выводу, что ваши насущные дела важнее культурных мероприятий. Пусть и столь долгожданных.
-А что давали? «Замок Призраков»?
-«Веселого стрелка».
-Туда же обычно детишек водят… Это, считай, водевиль. Или… Погоди – или потому ты с собой Достия и повел, а? Признавайся, коварный! – Его Величество сделал шаг им навстречу, оказываясь вплотную. Впрочем, его Советник не стал артачиться и отступил на полшага, оставляя «поле боя» за агрессором.
-В вашей ложе должны были находиться люди, – заметил он ровно. – Чем больше – тем лучше. Однако, учитывая…
-Ох, все, довольно. Я уверен, ты заготовил целую речь. Давай ты продекламируешь ее в моей спальне? Если, конечно, сумеешь…
-Вы уверены, что декламация – это именно то, чего вы от меня хотите в своей спальне, мой Император? – невозмутимо поднял бровь Бальзак. Достий не сдержался и охнул тихонько, услышав такое заявление. Звук это привлек внимание Наполеона.
-Так, – произнес он. – А не поздновато ли для прогулок, брат Достий? Теодор из меня чуть душу не вытряс, все выяснить хотел, куда я вас услал. А я ни сном, ни духом. Ступай-ка, скажи ему, что вы с Балем успешно возвратились, и я тут даже ни при чем… Идем Баль. Да не туда…
И, к удивлению Достия, Его Величество повел своего Советника отнюдь не к опочивальне, а к лестнице, ведущей к рабочим кабинетам, по дороге что-то рассказывая. До слуха юноши донеслось лишь «годовые поставки» и «эмбарго». Вздохнув над причудами своих друзей, он поспешил в комнату духовника – уверенный, что там его очень ждут.
Святой отец был как раз не занят – устроил себе короткую передышку. Духовник отодвинул ненадолго кипу писем и документов, а на освободившееся место пристроил кружку с чаем и теперь прихлебывал из нее иногда, читая тем временем газету. Ему много и часто теперь писали по делам Синода, среди льстецов попадались ведь и те, кому помощь действительно была нужна. Каждое послание Теодор тщательно проверял на достоверность, стоило ведь разобраться, прежде чем помогать, а не уловка ли это. Все чаще ему попадались жалобы на синодальных чиновников, и святой отец, теперь уже императорский духовник, разбирался по мере возможности. Постоянно составлял письма, прошения, а временами и отлучался из дворца в собор или же Синодальную контору. Достия он в свои дела посвящал лишь немного, что несколько печалило молодого человека. Ему хотелось быть подспорьем в делах своего любимого.
- Достий! – воскликнул отец Теодор, едва завидев вошедшего. – Ну наконец-то! Скажи мне ради всего святого, куда увез тебя Бальзак?! Я от Наполеона ни слова о том не добился.
Достий старательно запер за собой дверь на ключ и только потом приблизился к собеседнику.
- Простите, – начал он застенчиво. – Меня господин Советник с собой брал затем, что ему очень нужно было место одно посетить…
- Что ж за место?
- Театр, – совсем стушевался Достий. Восторг его от увиденного уже уступил место осознанию того, что духовному лицу, в общем-то не пристало посещать увеселительные мероприятия, и подобное поведение Теодора может возмутить.
- Театр? – духовник, тем не менее, был скорее удивлен, чем возмущен. – С чего бы это Бальзаку понадобилось ехать в театр?
- Леди Гамелин на сцену вышла впервые с тех пор как от бремени разрешилась. Господин Советник сказал, она обидеться может, ежели в такой вечер императорская ложа пустовать будет, а одному ему не с руки…
Отец Теодор вдруг улыбнулся.
- Ох представляю, что там за шепоток пошел, когда тебя увидели. Небось, судили да рядили, кто ты таков да почему к Советнику так близок.
Достий изумился.
- На что же я им? Право, и в лицо-то меня, наверное, не запомнили…
- Ну тебе понравилось хоть?
- До чего дивно там, святой отец! Такой зал большой, лепнина богатая… Звук так и порхает, каждый вздох со сцены слышно! А госпожа Гамелин как хороша была! Она, знаете, голосом так делала… – Достий осекся вдруг. – Ох, может, зря я туда ходил?
- Почему же зря? Я вижу, тебе понравилось. Что до сана твоего, то он тебе покуда позволяет такие места посещать, тем более уж императорский театр, – духовник протянул ему обе руки, и Достий с готовностью вложил свои пальцы в теплые ладони собеседника – даже левая рука согревала сквозь ткань перчатки.
- А вам нельзя, получается? – Достий вдруг ощутил огорчение. По всему выходило, для Теодора удовольствие от пения и то было запретным. Да что же такого греховного было в искусстве?
- Нельзя. Так что ты себе не отказывай – покуда можно, – Теодор, говоря о театре, видно, думал совсем о своем. Пальцы его, до этого просто рассеянно гладившие кожу, скользнули под манжеты сорочки – молодой человек даже вздрогнул. Хоть и было это прикосновение вполне целомудренным – оно происходило под одеждой и имело вполне понятный намек. И верно – Достий пискнуть не успел, когда оказался в объятиях.
Постепенно после болезни он почувствовал себя так же хорошо, как и прежде, а в порошках и микстурах надобность совсем отпала. Тело пробуждалось понемногу от болезненного оцепенения и скоро потребовало ласки, от которой пришлось отказаться на время недуга. Однако если про себя Достий еще думал, что он «изголодался», то состояние святого отца привело его в изумление. Подобной ажитации тот еще не проявлял никогда, и Достий только охнул, когда его спустя несколько мгновений еще и прижали к стене и жарко поцеловали – безо всяких пояснений.
- Погодите… – попытался было освободиться Достий. Он не мог даже с полной уверенностью утверждать, будто его удерживают. Нигде в теле он не чувствовал боли – только скованность и внезапную слабость.
- Прости меня – не могу, – шепнул ему на ухо отец Теодор. – Не могу уже давно…
Правая рука его проворно скользнула к вороту достиевой сутаны и принялась за пуговицы. Юноше вдруг вспомнилось полутемное купе поезда, зимние пейзажи за окном и его любимый, настойчивый, упрямый, словно бы желающий стереть своими ласками чужие прикосновения, вернуть себе окончательно и бесповоротно то, что пытались у него отобрать. Наверное, так было и в этот раз – многократные осмотры у фон Штирлица, видно, распаляли его, вызывали негодование и острую потребность убедиться, что узы их с Достием крепки как и раньше. Выходит, каждое чужое прикосновение вызывало у Теодора волну вожделения, приступ собственничества, происходящего от любви.
Достий стиснул зубы, чтобы не застонать, когда ощутил легкие поцелуи в щеку и горячее дыхание. Прикосновения губ очертили подбородок, вынуждая запрокинуть голову и оставить шею беззащитной перед ласками. Грудь уже холодило из-за расстегнутого ворота – и тут же обжигало суховатыми теплыми пальцами.