-Скорый, должно быть, – улыбнулся Достий. – Ежели курьерский.
-Скорость у паровоза самая обыкновенная, а путейный приоритет– под литерой «а», сиречь, превалирующий. Это означает, что ему везде должны уступать дорогу, пускай и во вред своему расписанию. Не очень-то это хорошо выглядит, однако иногда бывает до крайности необходимо.
Советник извлек из саквояжа какие-то бумаги, и Достий заприметил, что они не похожи на обычные его документы – напечатаны на машинке, да еще и испещрены странными схемами и рисунками. Решив, что настал час работы, и спутник его намерен посвятить время ей, юноша отвернулся к окну и стал глядеть как медленно, но все ускоряясь, удаляются они от столицы. Между тем, Бальзак, разобравшись в порядке своих бумаг и разложив их, как следует, снова подал голос.
-Погляди сюда, брат Достий, будь так добр, – и, когда юноша торопливо повернулся, кивнул на свои записи. – Мне думается, следовало бы тебя просветить, в какое место мы направляемся.
-Конечно, я прилежно выслушаю! – заверил его Достий.
-Хорошо. Скажи, слыхал ли ты прежде об электричестве?
-Только от вас да от Его Величества.
-Стало быть, даже слова этого не мелькало среди окружающих тебя людей? Сильно же мы отстали… Ну, ладно. Я постараюсь тебе все пояснить как можно более точно, а ты не стесняйся и задавай вопросы, чуть что тебе будет непонятным, хорошо?
Достий закивал. В следующий час он узнал о науке физике, и ее ответвлении, посвященном электричеству, и об опытах заокеанского ученого с трудным и плохо запоминающимся именем. Советник, увлекаясь, разворачивал перед ним удивительные перспективы, кажущиеся Достию скорее сказочными: об освещении не только городов, но и самых крошечных деревенек, при помощи передающейся по металлическим «проводам» (потому что «проводят» – повторил про себя Достий) энергии, о том, что эту энергию можно направить в движущий мотор любой машины, как топливо – и что автомобиль, что пароход, что поезд, что аэроплан, повлечет она ничуть не хуже угля или керосина. И даже еще и лучше, потому что воздух эта энергия не загрязняет. И – что было самым удивительным и непостижимым – по такой проволоке можно было на далекие расстояния передавать звук или же текст.
-А отчего же прежде нам было не воспользоваться этими изобретениями?.. – спрашивал он, стараясь уследить за ходом повествования.
-Из-за войны, – помрачнел Бальзак.- В то время как по ту сторону океана господа вовсю экспериментировали с передачей данных на большие расстояния, на нашем берегу все усилия уходили на пальбу и размахивание шашками. Да и то сказать: и империя и Конгломерат боялись закупать такую технику. Ведь не пройдет и недели, как шпионы вывезут чертежи, а то и образцы, через границу, и обернется прогресс против них самих – а кому же этого хочется? Ну, а сразу после войны тоже не до того было: тут бы отстроить то, что разрушено…
Уж давно стемнело, уж и ужин успели подать, а после прибрать со стола (Достий сам себя корил за чревоугодие, однако же, не мог не отдать должного: готовили при дворе очень хорошо), а Бальзак все говорил. И умолк лишь тогда, когда глаза у его спутника стали смыкаться, а сам он потихоньку позевывал в кулак.
-Вижу, совсем я тебя заговорил, – заметил Советник вслух. – А ты молчком. Нет бы сказать мне, что довольно с тебя.
-Так ведь интересно до чего! – возразил ему Достий. – Правда же, очень интересно, а уж если вспомнить, что завтра все своими глазами увидать будет можно!..
-Ничего занимательного на заводе пока нет, – вздохнул Бальзак. – Заправляет там конструктор, родом из-за океана – он в этом деле сведущ. А вот помощники его – люди все сплошь мастеровые и образованные мало. Дело и так-то плохо двигалось из-за проволочек всяких, а с такими кадрами и вовсе почитай встало. Ну да завтра погляжу, что можно поделать. Не то Император наш дойдет до того, что займется этим делом лично. Нагрянет однажды на ночь глядя, аккурат перед окончанием смены, и уж тут все будут бедными, особенно счетоводческая контора.
-Их-то за что?.. – Достий аж пробудился от удивления. – Не они ведь спят на рабочем месте и проволоки не катают?..
-Зато видят, что вокруг них порядка особого нет, да и запускают руку в казенные деньги, а Император наш в отношении казенных денег строг… Я потому ведь так торопился, чтобы не вышло, как в прошлый раз.
-А что случилось в этот прошлый раз? – сон с Достия слетел окончательно. Советник потер подбородок и отодвинул свои схемы электропроводимости в сторону.
-Ты ведь знаешь, – начал он, – что за казнокрадство уголовным кодексом предписано наказание?
-Знаю, – кивнул Достий.
-В зависимости от суммы и обстоятельств – от задержания, до принудительных каторжных работ.
-Так…
-А есть преступления более серьезные. Убийство, предательство, к которому причисляют и дезертирство, разглашение государственной тайны… Военные преступления караются более сурово – расстрелом по приговору трибунала.
-А какая связь между этими двумя фактами?
-К сожалению, прямая. В первый военный год случилось так, что один из министров – народного хозяйства – будучи человеком уже в летах и здоровья не богатырского, пережил апоплексический удар и уж не смог более вести дела. Его место занял один из помощников, человек сравнительно молодой – около тридцати ему было – и хваткий. Ты ведь знаешь, что я слежу за состоянием государственной казны и многие цифры попросту держу в памяти – благодаря этой привычке я, при ежедневном просмотре документов, стал замечать некоторое расхождение написанного с моими воспоминаниями. Но чудес на свете не бывает – я знаю, сколько было изначально, какие суммы на что ушли, и если в конце результат вполовину меньше ожидаемого, то версия может быть лишь одна. Пару недель я собирал документы – от военных смет до самых пустяковых счетов от лавочников – а после пришел с этим всем к Его Величеству. Он тогда в столице наездами бывал, но в начале войны мог позволить себе задержаться на несколько дней, а не на одну ночевку. Это уже после явится ночью, торопливо поест, отмоется от окопной грязи, другой свой телесный голод утолит – и до рассвета только его и видели… Ну да не о том сейчас речь. Его Величество мои записи и не открыл даже. Растрата, говорит, ну что же. Зови совет. А время, надо сказать, было уже позднее – часов около одиннадцати. Как же, я говорю, совет, когда ночь на дворе. Но Император у нас человек темпераментный, да к тому же, еще и упрямый: кулаком по столу ударил и заявил – раз, мол, сказано сейчас же, так нечего отлынивать. И вот, Достий, через четверть часа уставшие и загнанные министры собраны были в зале совещаний, и все мы сидим в ожидании Его Величества. Тот же явился, припозднившись, в военной форме – оказалось, как раз перед отбытием и переодевался. Сел во главе стола, и положил перед собой заряженный «Лебель», а потом говорит нам, собравшимся: все вы, мол, знаете, какая сейчас сложилась ситуация. Не до политесов. Времени у меня мало. Предлагаю два варианта. Первый: тот, кто запускает в казну руку, сейчас встанет из-за этого стола и уйдет, с тем, чтобы никогда за него не вернуться. Уйдет на своих ногах, и с целой шкурой. До рассвета брешь в казне будет заполнена, и мы обо всем забудем. И второй: виноватый отмолчится, и тогда, мол, он передаст дело своему Советнику – то есть мне.
Проходит минута – часы очень громко тикали над дверью – и Его Величество делает вывод, что, очевидно, действовать станем по второму варианту. Взвел на револьвере затвор до щелчка, и мне кивает – приступай, говорит, с самого начала. И пока мы все бумаги не разберем, из этой комнаты никто не выйдет. И вот, Достий, как сели мы в одиннадцать вечера, так и просидели до половины десятого утра, пока я каждую бумагу не огласил, и не обосновал обвинение документально. Уж и министры едва от усталости живые, и у меня язык заплетается – столько разглагольствовать – а Его Величеству хоть бы хны. Сидит, посматривает. Я говорить закончил, обвинение оглашено. Есть, спрашивает он, кто-нибудь, кто может добавить что-то к вышеперечисленному? Министры молчат – а что тут говорить? Нечего. А в следующую минуту Император, не говоря более ни слова, застрелил обвиняемого на месте.