-Что ты намереваешься делать? – неожиданно сухо поинтересовался святой отец. Достий даже удивился, заслышав эдакий тон – как будто Теодор в одночасье проникся к собеседнику подозрением, и стал вести себя отстраненно.
-Вывернуть ситуацию наиболее выгодным образом, – кажется, совершенно не заметил этой перемены его голоса Бальзак. – Идеальным вариантом будет, если мне удастся представить эту историю как покушение или попытку кражи: тогда герцог и сам постарается, чтобы происшествие замяли.
-Так значит, – теперь голос духовника уже подрагивал, как тетива, перед тем как ее отпустят: Достий знал, потому что в деревне мальчишки мастерили луки и стреляли по набитым травой мешкам с грубо намалеванными мишенями. Он тоже пробовал. Тетива из крученых воловьих жил пребольно впивалась ему в пальцы, и все норовила слететь и счесать с предплечья кожу. Точь-в-точь как голос Теодора сейчас.
-То есть, один убил, а второй его покроет? Круговая порука, рука руку моет? Так?
-Нет, Теодор, не…
-Да, так.
Император, кажется, вынырнул из своей странной задумчивости. Теперь он глядел своему духовнику в глаза, подняв голову – разница в росте его не смущала.
-Да, именно так. Я убил – и, думаю, это не в последний раз – а Баль прикроет меня. И я благодарен ему за это!
-Но это – убийство! – воскликнул духовник, неприятно пораженный. – Во имя чего бы оно ни было – оно остается смертельным грехом, Наполеон!.. – Отец Теодор сжал здоровую руку в кулак, и взмахнул ею, будто вколачивая эту прописную истину в чужую голову.
-Это мой грех, – упрямо наклонил голову монарх. – Баль тут ни при чем, не приплетай его.
-Ты не понимаешь!.. – духовник закусил губу, видно, думая, как бы верно сказать то, что его мучило. – Он даже не задумывался: верно, неверно… Он просто слепо следует за тобой. Даже не пытается – а мог бы! – пробудить в тебе сожаление!
-Я убил своего брата, пускай и двоюродного, – теперь Наполеон говорил тише, понизив голос, и очень серьезно. – Ты полагаешь, я не сожалею об этом?
-Ты, стоя над его уже хладным телом, слушаешь, как твой Советник собирается повесить на него всех собак!
-Это логично.
Бальзак произнес эти два слова очень спокойно, очень ровно, но на Достия так и повеяло холодом – он давно общался с де Критезом, и отличал немногочисленные оттенки его голоса. Так Советник разговаривал с министрами и послами, с теми людьми, словом, от кого он скорее защищался, нежели с кем строил совместный план.
-Это, может, и логично – но это бессовестно, – припечатал Теодор безжалостно.
-Верно, – согласился Бальзак. – Я и не спорю с этим утверждением. Это совершенно неэтично. Однако это подействует, и я это сделаю, потому что я хочу, чтобы у Его Величества не было неприятностей. Больших, по крайней мере, нежели те, которые и так на него свалились.
-Я начинаю понимать, почему тебе был симпатичен Лондон… – процедил святой отец, слушая эти доводы.
-Я ведь с самого начала тебе сказал: мы похожи...
Император сделал крошечный, едва заметный шаг в сторону, становясь между Бальзаком и своим исповедником, как будто загораживая первого от второго.
-Слово «духовник» для тебя просто слово? – в свою очередь понизил голос Теодор. Достий как былинка трепетал от каждой его реплики – в них слышался отдаленный гром, как будто небосвод, еще только что бывший ясным, заполнялся низкими тяжелыми и темными тучами. И с каждой минутой катастрофа была все ближе. – Оно ничего для тебя не означает? Все тебе игрушки, Наполеон – и политика, и война, и собственный Советник твоя забава, и что бы ни произошло – все не всерьез, все понарошку?.. Думаешь, люди просто играют в священников, как вы с Георгиной играете в примерных супругов?
-Прикуси язык.
-Нет, ты выслушаешь меня!.. Ты сам назвал меня своим духовником – а значит, я должен печься о твоей душе… И что мне прикажешь делать, когда я вижу, что перед ней открываются адские врата?
Достий вжал голову в плечи. Будь этот разговор таким же, как и многие перепалки до него – дружеским – то Его Величество бы уже сверкнул белозубой улыбкой и предложил бы святому отцу «расстелить ковровую дорожку». Но Император был сама серьезность. Стоял перед Теодором, заслоняя собой своего возлюбленного – как всегда, столкнувшись с чужим проявлением чувства, тот потеряно молчал.
-Ты совершаешь грехи, как обыденность, – продолжал свою линию духовник. – Привыкнув к ним – потому, что никто тебе на это не указывает, а Советник еще и потакает. Как будто сам не понимает, что это – недопустимо!..
-Оставь. Бальзака. В покое, – чеканя каждое слово, раздельно выговорил Император.
-Как ваш духовник, я должен…
-Тебя разжаловать, чтоб ты отцепился?!
Теодор так и отшатнулся. Советник, сообразив, наконец, что дело пахнет керосином, тронул монарха за локоть, и тот осекся на полуслове – буквально уже набрав в грудь воздуха, резко умолк.
-Думаю, стоит продолжить этот разговор позже, – заметил Бальзак. – Прошу вас. Его Величество слишком потрясен и опечален случившимся.
Достий в этот момент готов был повторить тот жест, какой обычно совершал Советник, когда происходящее было свыше его сил – закрыть лицо ладонью. Фраза, так хорошо начатая, окончена была столь неуместным замечанием, что оно свело на нет все старания Бальзака. Он говорил, обращаясь к обоим духовникам, будто к чужим людям, выдавая за действительность то, что – и все они здесь это знали – правдой не было. Святой отец оскорблено вздернул подбородок, развернулся на каблуках и зашагал прочь, а Достий, бросив короткий умоляющий взгляд на Императора и его Советника, поспешил следом.
Они прошли мимо караула, спустились вниз, и все время, что они шагали, Достию и хотелось бы остудить гневливый пыл святого отца, но он опасался это делать. Да и как было бы это возможно? Стоило бы взять его за руку, погладить – но как это сделать на чужих глазах?
И лишь оказавшись в знакомой комнате под лестницей, юноша вздохнул свободно. Как оказалось – раньше срока.
-Собирайся, – велел ему отец Теодор. Достий на него потеряно взглянул, и, видя, что он правда не понимает, Теодор добавил: – Мы уезжаем.
-Куда?..
-Найдем куда. Впрочем, ежели ты желаешь, ты, разумеется, волен оставаться, – тут же поправился святой отец. – Я не имею права тащить тебя следом, только лишь потому, что…
-Я вас не оставлю!
-Не повторяй ошибок Советника. Он делает все, что делает, только из-за Наполеона. Он поступает так, как будет удобно Императору, и сам верит, что так удобно и ему самому. Я не хочу, чтобы ты был так же безволен, Достий.
-Куда бы вы ни пошли – я пойду за вами, если только вы меня не прогоните, – отозвался Достий, еле сдерживая дрожь.- Никакие блага мира не стоят возможности быть мне рядом с вами.
-Что ж, – Теодор еще хмурился, но было видно, что эти слова его тронули. – Тогда давай поторопимся. Не хочу ехать по темноте.
-Вы твердо намерены отбыть?.. – Достий не верил своим ушам. Весь его мир, знакомый ему и родной, рушился на глазах, как карточный домик. Все неприятности, что с ними случались прежде, теперь казались пустяками. Все они смогли бы преодолеть, все бы сумели… Однако как быть, когда ссора раскалывает людей, разметает их в стороны? Будто бушующее море – малые щепки?.. Он припомнил, как Бальзак говорил о том, что, дескать, они все очень разные люди, и вместе их держит общая беда и общее же счастье, запретная любовь, которую они таят. Тогда Достий списывал эти слова на то, что Советник в людях разбирается скверно, и все для себя старается объяснить и проанализировать. А выходит, он был прав? Их вместе не держит ничего, кроме общей склонности к своему полу, и, едва лишь случилась у них размолвка, они расстанутся?.. Нет и не было никакой их дружбы?.. Все держалось на добросовестности отца Теодора, пылких порывах Императора, покорности Бальзака, да наивности самого Достия?.. Думая обо всем об этом, он промолвил помертвевшими губами: