Достий вздрогнул. Он внимательно за рассказом следил, все ожидая развязки, но когда она была озвучена – испытал неприятный холодок, пробегающий по спине.
-Прямо…
-Прямо в зале совета, да. Все собравшиеся глазеют на этого несчастного, он кровью истекает на пол, а Его Величество заявляет – надеюсь, мол, более инцидентов таких не будет. Что там началось… Крики, возмущения, сам понимаешь. Да как же так можно, да что же это такое, ведь без суда и следствия… Ну и Его Величество тогда ответил – в своем духе – что доказательства он предоставил, и что суд военного времени может быть только один. Он обвинитель, он же и исполнитель приговора, а теперь если кто еще намерен терять его драгоценное время, то в револьвере еще пять патронов.
Советник тяжело вздохнул, будто бы всплывая из своих воспоминаний.
-Так вы опасаетесь, как бы он… – понимающе закивал Достий. – Но ведь сейчас, слава богу, не война!
-На бога надейся, а сам не плошай, – отозвался Бальзак народною поговоркой. – Я сторонник превентивных мер.
Достий не знал, что такое эти «превентивные» меры, но спросить решил позже, а то и вовсе самому в книжке поглядеть.
Уже потом, лежа на свежих, крахмальных простынях, укрывшись едва ли не с головой, он думал, перебирая в памяти моменты чужого рассказа. Ох и жутковато же становилось, когда в воображении своем он представлял это мрачное судилище – монотонный голос Советника среди полнейшей тишины, министров, угрюмых и напряженных, и Наполеона, рассматривающего то одного, то другого мрачно и цепко. Странно, что Совет ему этого случая после не припомнил и припоминать, кажется, не собирался – наверное, забоялись его с тех пор. Достий про себя заметил и еще одну вещь – по всему выходило, что Его Величество поступил необычайно жестоко. Виновный поплатился жизнью за свою жадность. Хоть он и подворовывал в и без того тяжелое время, хоть и струсил и не признался в своем проступке, хоть и доказали его вину безо всякого сомнения, но… Убивать за это?
И в то же время, что-то Достию подсказывало – иначе было… не то чтобы нельзя. Иначе произойти не могло. Так уж обернулись обстоятельства, идущие издалека, зародившиеся за годы до самого происшествия – возможно, как раз тогда, когда Наполеона Первого короновали, цепочка случайностей сдвинулась, как сдвигается первый комочек снега в горах, влекущий за собой целую лавину.
А может, все это были лишь отговорки для того, чтобы обелить перед собой же человека, который давным-давно сделался близким. Каким только Достий Наполеона ни заставал – и озверевшим от гнева, и спокойным, что озерная вода, и обескураженным донельзя – и всегда оставался при своем уважении к Императору. Наверное, таков был склад характера у Его Величества – он словно приковывал к себе намертво своим обаянием.
И по всему выходило теперь, доставшееся им задание важное, и стоит проявить всю отпущенную небесами наблюдательность и приложить старание, чтобы не испортить такого важного дела…
====== Глава 2 ======
Прибыли на перрон они поздно утром – успели и встать, и позавтракать, и даже Бальзак не ворчал, да и вид у него был посвежее, нежели обычно. На станции их встречала небольшая от завода делегация, однако Советник с ними долгих бесед не заводил и немедленно выразил желание отправиться к месту инспекции. Достий, держась поближе к нему, подумал про себя, что, видимо, из столицы прислали ночью телеграмму-«молнию», оповещая об их прибытии. Отсюда и встреча, отсюда и испуг, таящийся на дне глаз. Кого-то там канцелярия еще послала… Бальзак, по меткому замечанию миледи Георгины, и правда когда делал отстраненный вид, более всего был похож на скучного и дотошного чиновника, въедливого бюрократа и крючкотвора, какие отравляют жизнь во всех канцеляриях. О том, кто он на самом деле, здесь же, очевидно, не ведали: в лицо Советника не знал практически никто.
Едва переступив заводской порог – а вышли они не перед проходной для рабочих, а у чисто выметенного парадного крыльца «белых воротничков» – господин Высочайший Советник затребовал предоставить ему гроссбухи и оставить в покое на полчаса, а лучше на час. За этот час Достий успел походить вокруг, разузнать и запомнить расположение лестниц, коридоров и окон, и послушать, о чем говорили встревоженные появлением незнакомца служащие. Когда он возвратился, то застал такой разговор:
-…и видеть всех счетоводов, – монотонно проговаривал Бальзак, как будто читал текст, написанный на воображаемом листе.
-Всех троих зараз?!
-У вас их семеро.
-Ну, один вчера взял отгул, и…
-Отгул на то и отгул, что берется заранее, следовательно, этот человек еще на месте, и я желаю его видеть вместе с прочими. Одновременно. Прошу пригласить их сюда. Незамедлительно.
И, когда они остались вдвоем, через плечо тихо произнес:
-Присядь рядом, брат Достий. Это надолго затянется. Поглядывай на этих господ: ежели что-то в их поведении тебя насторожит, подай мне потихоньку знак.
-Какой же?
-Да вот как Есенка делает.
-А разве же они не заметят?
-Вот уж навряд ли: я постараюсь их занять.
Достий хотел было еще спросить, как же это немногословный господин Советник займет беседой ажно семерых человек зараз, но не успел – дверь скрипнула, по одному пропуская в кабинет счетоводов. С лица Бальзака мигом сошло любое выражение – он положил перед собою первый гроссбух, открыл на закладке, и принялся у присутствующих нудно добиваться ответа, куда в позапрошлую проплату, совершенную через государственный банк, подевалась некая сумма, ежели дотационный период, выделенный в начале года, давно прошел.
Достий поглядывал на посетителей зорко: чуть кто завертит пальцами, или же глаза скосит, или же по губам рукой водит, будто утираясь, он сразу хмурился и глядел на того человека, показывая, что тот дескать темнит. И метод такой, как ни странно, себя оправдал – довольно продолжительное время Советник допытывался по всем счетам у этих людей, записывал все в отдельный блокнот, и задавал каверзные вопросы, а после отпустил восвояси, и затребовал к себе старшего кладовщика. Спустился с ним в хранилище, где оказалось сумрачно и просторно, и с полчаса мурзил по деревянным ящикам с каким-то железным хламом.
-Вот ведь прохвосты, – беззлобно заметил он, когда они уже поднимались наверх – и отчего только натура у человека такая странная? Нет бы выполнить дело хорошо, себе на радость и другим в удовольствие…
-Вы что-то дурное обнаружили?
-Дурное, да только не в смысле что нехорошее, а в смысле что неумное. Они, видишь ты, решили сырьем подешевле закупаться, а что оно не пригодно для дела, о том не подумали. Металл, да и металл, какое тут может еще быть качество, чай не пушки отливают, а всего лишь проволоку… А что электропроводимость ниже, так о том и мысли нет.
-А куда же конструктор глядел?!
-Вот уж не думаю, что он по подвалам шатается. Сидит в своем кабинете, и, если не спит, чертит карту линий электропередачи. Мы к нему непременно наведаемся. Но сначала – к телеграфу. Нужно поставить в известность Его Величество.
Бальзак буквально на колене накропал какую-то записку и вручил ее Достию.
-Конечно, – кивнул тот, пробегая послание глазами. Написано оно было каким-то шифром, судя по всему, принятым между Императором и его доверенными лицами, для сообщений, не предназначенных для других людей.
Обернулся с поручением он быстро, несмотря на то, что, согласно распоряжению, еще дожидался ответа, и, когда возвратился, то спутника своего нашел в кабинете у конструктора. Этот последний – крупный, седеющий уже человек с лицом тяжелым и сонным – неторопливо вещал о чем-то, но прервался при виде незнакомого человека.
-Это мой спутник, – отрекомендовал того Бальзак. – Прошу вас, продолжайте.
Представлять их друг другу он, очевидно, намерен не был. Достий присел в сторонке, теребя плотную бумагу телеграммы, и следя за чужой беседой. Отметил, что в отличие от счетоводов, конструктор не нервничал, а только расстраивался от новостей. Бальзак распрощался с ним на ноте приподнятой, мажорной, заверив Габена, что ситуация вполне поправима, и нужно лишь принять некоторые меры.