- Ты спрашиваешь, как я? Хуже некуда, – сказав это, духовник так обреченно отвернулся от собеседника, что тот поджал ноги от беспокойства.
- Но что случилось, святой отец? Как могу я вам помочь?
- Хуже всего то, что этому ты не поможешь.
- Да что же случилось-то? Честное слово, мне показалось, что вы с Его Величеством вновь дружны, что еще за беда могла стрястись? – Достий говорил, а сам вздрагивал от боязни – как же будут восприняты его слова? Но ему хотелось произнести хоть что-то, что могло спровоцировать святого отца на откровенность, пусть даже и неприятную.
- Мы и дружны, да только…
Достий не выдержал – вскочил, подхватил стул, перебежал и уселся по другую сторону кровати.
- Расскажите мне все! Отчего вы смурной такой, раз вы помирились?
- После расскажу, – проворчал Теодор и сменил бок, снова оказавшись спиною к юноше.
Достий повторил маневр со стулом.
- Нет, расскажите мне сейчас!
- Ты у кого это упрямиться так научился, а?
- И не упрямлюсь я, – Достий потупился, чувствуя, как краснеет. – Я вам помочь хочу и не могу, а от этого совестно мне…
- Уж кого совестить, так это меня, – прервал его святой отец. – Ишь, исповедник… Набражничался, как распоследний сапожник, прости Господи… Да разве с Наполеоном-то от вина откажешься? Тот насильно вольет… Ох, Отец Небесный, хоть бы в последний раз такое мне испытать довелось… Три бутыли приговорили… Но и правда, иначе как вином язык не развяжешь, чтобы такое рассказать. Да и я бы тоже откровенно с ним бы не поговорил.
Достий выслушивал это и только моргал растерянно. Он не знал, как следует отвечать на такие речи, и не знал даже, действительно ли это так много, три бутыли, или не очень.
- Только я через порог – между тем вел Теодор далее, – садись, говорит, пей и рассказывай, куда собрался. Пока мне всю эту блажь не прояснишь – из-за стола не встанешь. Убийцей, говорит, считаешь меня?..
- Главное – что вы помирились, – осторожно напомнил Достий, уже сомневаясь, стоит ли дальше расспрашивать.
- Он меня, знаешь ли, просто спросил – а что бы я сделал на его месте? Ежели бы тебя в руках держал, когда нас в одной постели бы застали? Так и спросил прямо – убил бы?
- Но ведь это совсем… – Достий съежился еще сильнее, невольно представив себе подобную сцену – даже пальцы дернулись, как от прикосновения к горячему. За одно лишь мгновение он, сам того не желая, пережил в своем воображении сильнейший испуг, панику и горестное оцепенение. Наверное, Высочайший Советник тоже это почувствовал. Почему же, посетовал про себя Достий, раньше было о таком ему не подумать... Видно, беспокойство за любимого заслонило ему весь поднебесный мир в одночасье. Опять же, как и Бальзаку – беспокойство о благополучии Императора.
- Нет. Я бы тоже. Тоже, – Теодор прикрыл глаза, словно ему досаждала головная боль. – Я ведь убивал уже ради тебя.
- Не было такого! – Достий даже вскочил со стула.
- А война?
- Мы защищались!
- А ты? – духовник пронзительно взглянул на Достия. – Из-за чего тебе пришлось лишать других жизни? Из-за кого?
- Но…
- Ты за мной на фронт пошел.
Юноше не нужно было напоминать про войну и фронт. По сей день ему снились те времена, сны были редкие, короткие – но были. Достий радовался лишь, что ему не снится первая его жертва. И та самая передышка, когда нужно было забирать раненых с поля боя, когда Достий по привычке засунул за голенище старый хирургический скальпель. Он был никуда не годен из-за выщерблены на лезвии, и юноша использовал его, чтобы разрезать одежду на раненых. Внезапно набросившийся на него конгломератовский пехотинец с трудом держался на ногах, видно, был контужен, а еще ранен шрапнелью. Насмерть перепуганный Достий увернулся от направленного на него штыка и даже осознать не успел, как скальпель вонзился в человеческое тело как в кусок масла. Он толкал его все глубже и глубже, пехотинец начал задыхаться, кашлять, из раны со свистом вырывались кровавые пузыри. Солдат тщетно скреб пальцами горло, как будто мог достать скальпель, который уже скрылся в ране. «Ему больно, – подумал тогда Достий. – Ему очень больно». К горлу поднялась тошнота, от пяток к груди покатилась противная слабость. Позже, когда отец Теодор вернул ему скальпель, Достий подумал, что теперь ему нужно будет сохранить эту вещь, чтобы позже, когда будет мир и он останется жив, брать его иногда в руки и вспоминать минувшее. Но скальпель потерялся буквально через несколько дней. Что не мешало вспоминать минувшее.
- Мне все равно, – произнес юноша тихо. – То есть не все равно, а… Есть что-то важное. Настолько важное, что все остальное уже не имеет значения, или значение это ничтожно. И я по сей день не жалею, что за вами пошел.
- О том и речь, – тихо отозвался духовник. – Но все же не это самое плохое.
- Что же?
- Я сбежать хотел. Словно все это меня не касается. Понимаешь, Достий? Чуть было от ответственности не скрылся.
- Так ведь…
- Я духовник. Наполеон меня сам на эту должность выбрал. И я согласился. А чуть было деру не дал, когда трудно стало… Стыдно мне. Ни духовники, ни друзья – никто так поступать не должен.
Достий поерзал на стуле.
- Что же, раз Император вас в этом обвинил…
- Он не обвинял, и никогда обвинять не станет. Пояснил лишь, что за «разжалование» ему на ум пришло.
- Так он не хотел вас от должности освобождать?
- Хотел. Но лишь для того, чтобы мне легче было. Мол, раз ты на должности духовника так сердце надрываешь – долой ее, эту должность… А про императорскую корону свою так уже сказать не может.
- Он добрый…
- Добрый, да летит поперек всех в пекло... Не следует его оставлять. Бальзак ему иной раз мозги-то вправит, удержит. А я уж и разобиделся, и лыжи навострил. Век себе не забуду…
- Полно вам, ведь вы остались! Вы никого не бросили! Мы все вместе по-прежнему!
- Век себе не забуду, – повторил отец Теодор. – Ладно уж… Ты устал, небось, измотался весь с этими сборами. Благослови меня да ступай отдыхать.
- Да как же я вас… – Достий растерялся окончательно.
- Прошу тебя, – духовник сел в постели. Юноша встал и несмело протянул тому руку, к которой святой отец почтительно прикоснулся лбом. Достий хотел уже было по всем правилам тронуть макушку благославляемого, но, повинуясь порыву, обнял свободной рукой и зашептал молитву. Затем, когда любимый уснул, осторожненько закрыл дверь и с улыбкой принялся раскладывать вещи обратно по местам.
====== Глава 12 ======
Дверь с тихим стуком затворилась за возвратившимся столь неурочно Императором, и его Советник, не поднимая головы, заложил страницу загодя припасенной закладкой-лентой. После чего отложил книгу в сторону и поднялся навстречу. Наполеон, стоявший все еще у дверей, выглядел смущенным.
-Ты так и не ложился… – пробормотал он.
-Разумеется. Ведь я не знаю, чем окончилась ваша эскапада, – педантично отозвался его Советник, приближаясь вплотную. Втянул носом воздух, обоняя знакомый запах, и уронил без одобрения или осуждения: – Вы пьяны.
-Я-то нет. Не настолько, по крайней мере… – Наполеон покачал головой, оторвавшись, наконец, от двери. – А вот с Теодором палку перегнул, не рассчитал. Думал: что ему сделается, он здоровяк, вон какой вымахал, а ему с непривычки как ударило в голову…
-Стало быть, вы разрешали с ним возникшие недоразумения за чаркой спиртного?
-Как всегда.
-Он ведь, все же, не гвардеец, – Бальзак бережно приобнял монарха, проводя его до постели. Тот шел, в общем-то, и сам, но было видно, что ежели его оставить в покое и без внимания – уснет прямо на ходу.
-Чем это он хуже гвардейца, скажи на милость? – поднял брови самодержец, опускаясь на загодя разостланную постель.
-Я ведь и не говорю, будто он хуже, – покачал головой Советник, присаживаясь на корточки на пол и помогая избавиться от сапог. – Я лишь имею в виду, что у него нет привычки к обильному винопитию, да и вообще таковое времяпрепровождение вряд ли ассоциируется у вашего духовника с близкими взаимоотношениями…