-Это все теория, – отмахнулся Его Величество. – А на практике он стакан опрокинул, и тут-то все и встало на свои места… Тяжко ему, Баль. Понимаешь, несет он свою ношу, несет, а поделиться ему не с кем… Он скорее норовит с ближнего груз снять, во имя высших каких-то целей. О Достии печется, о нас с тобой. Вспомни, он с тех пор как во дворце – ни одной нашей заварушки не пропустил. Никто его об одолжении не просит, но он во все вникает и старается поспособствовать моим делам, а попутно следит, чтобы я дров не наломал. Надо будет – так за шиворот удержит. А тут он, видишь ли, не уследил. И хотел бы мне помочь, да вот...
-Если то, что произошло этим утром, можно называть помощью, мой Император…
-Он просто рассердился. Людям свойственно сердиться, не все ведь такие спокойные и разумные, как ты, родной… – Наполеон затуманенным взором наблюдал, как его любимый отставил его кавалерийские сапоги прочь, выпрямил спину и принялся развязывать тесемки императорской сорочки. Услышав последние его слова, Бальзак улыбнулся и коснулся прохладной ладонью обнажившейся груди собеседника.
-Я вовсе не об эмоциях толкую, – пояснил он. – К ним я привык: трудно было бы не привыкнуть, живя бок о бок с вами. Меня, по правде сказать, тоже настигло раздражение, я не мог понять, по какой причине стоит нам мешкать, тогда когда каждая минута на счету. Мертвому уже не помочь, так значит, нужно помогать живым.
Покончив с завязками, Советник Его Величества взялся за тяжелый оружейный пояс. И, ощутив его касания, Император задышал чаще. Однако его лишь избавили от одежды, не более того – Бальзак, кажется, был погружен в свои мысли.
Наполеон зарылся пятерней в темные кудри Советника, прикасаясь к чувствительной коже головы, и притягивая его ближе, будто желая поцеловать. Бальзак доверчиво поднял голову, не сопротивляясь, однако монарх лишь тихо прошептал ему в губы:
-Я люблю тебя... За то, какой ты есть…
-Сколько вы выпили?
-Да причем здесь это?.. – казалось, Наполеон даже рассердился немного. Сбросил с плеч сорочку, и откинулся на спину, желая увлечь за собой и Бальзака. Однако его руки, всегда ловкие и уверенные, сейчас лишь скользнули по чужим предплечьям, обозначив движение. Бальзак улыбнулся уголками губ.
-При том, что вы сонная муха, мой Император. И отдых вам сейчас необходим более, нежели то, о чем вы думаете.
-О чем же я думаю? – поднял брови монарх. – Ты, Баль, очевидно, знаешь все на свете, если заявляешь так, будто тебе известны даже чужие мысли?
-Если бы я знал все на свете, – рассудительно отозвался Бальзак, выбираясь из-под полога постели и принимаясь расстегивать собственный жилет, – о, если бы я знал, поверьте, мы не попали бы ни в одну из тех неприятностей, которые расставила на нашем пути жизнь… И она была бы невыразимо скучна. Думаю, как бы сильно вы ни любили, что бы за чувства ни испытывали, но такое существование подле всезнающего оракула было бы для вас невыносимым, – он стянул одежду с плеч и аккуратно повесил на спинку стула, и теперь повернулся к зеркалу, распуская узел шейного платка. Наполеон устроился удобнее, заложил руки за голову, наблюдая за открывшейся картиной, и заметил, едва наступила тишина:
-И все же – о чем я думаю, м?
Бальзак бросил на него скептичный взгляд, и опустил платок на туалетный столик.
-О том, чтобы посвятить еще какое-то время активным занятиям, и не выспаться к завтрашнему утру, – отозвался он, расстегивая собственную сорочку. – Хотя я позволю себе напомнить, что у вас завтра важное совещание, назначенное еще в позапрошлом месяце – по поводу городских коммуникаций. Предстоит заслушать доклад относительно прокладывания рельс, если мысль об электрических омнибусах все еще кажется вам привлекательной.
-Что мне кажется привлекательным, так это то, что я вижу перед собой, – хмыкнул неисправимый Наполеон. – Хватит там возиться, иди сюда, я сам с тебя все сниму, останешься доволен…
-И сбросите на пол, – вздохнул Советник. – Да, эта ваша очаровательная манера мне отлично известна. Нет уж, с вашего позволения, я разоблачусь более цивилизованно, раз уж у меня имеется такая возможность. Она мне нечасто выпадает, знаете ли… Ну, а пока я занят этим, вы могли бы мне точнее поведать, что же вы с Теодором оговорили. Если это не ваш взаимный секрет, разумеется.
-Да какой секрет, Баль… – Наполеон только отмахнулся. – Понимаешь, он… Он уехать же хотел.
-Да, это я уразумел.
-А я – нет. Ходил с утра, кипел: очень уж, понимаешь, дядюшка меня измучил, и сынок его туда же… Фискал, каких было поискать. Ну, в общем, злился я злился, а тут этого пройдоху из Синода недобрым ветром принесло. И как давай он мне рассказывать всяческие гадости о Теодоре!.. И что ходит он нос дерет, и ни в грош никого не ставит, даже собственных вышестоящих чинов, святых отцов, опору церкви, а уж обо мне-то и речи не идет… Ну я и не выдержал. Спустил его с лестницы, ты как раз тогда подоспел. Не ухвати меня за руку, пожалуй, и дух бы из него выбил, из ябеды такого. И я не раскаиваюсь! – неожиданно резко добавил он. – Ни капли! Он свое по заслугам получил! Что это за глупости, – и он протянул комичным фальцетом: – « прощайте врагам обиды ваши, подставляйте правую щеку...» Чушь!
- Да-да, ваша позиция по этому вопросу мне также известна, – кивнул, следя за ходом его мыслей, Бальзак. Он теперь стоял перед зеркалом в одной расстегнутой сорочке и орудовал гребнем, приводя в порядок волосы. – И что же далее?
-А далее черт Теодора принес. Я даже сначала обрадовался: ну, думаю, сейчас я одного святошу другому предоставлю, и пускай себе его Теодор пропесочивает, он умеет… А он, Теодор этот, уезжать собрался! – Его Величество стукнул кулаком по постели. – И такая меня злость взяла, Баль… Горечь такая… – он покачал головой.
-Вас никогда друзья не оставляли, – понимающе протянул Бальзак.
-И это тоже. И еще то обстоятельство, что я доброе дело хотел совершить. Ну пусть бы без должности своей при мне находился, эка важность... А он так меня понял – неужто думает обо мне то же самое, что и все прочие?.. В общем, наговорили мы друг другу там, Баль… Чего не стоило бы говорить. Но я-то себя знаю, да и ты мне сколько раз толковал, что нельзя торопиться излишне, особенно когда эмоции через край хлещут. Вот я и дал ему сроку до вечера. Вроде бы и ему, но как бы и себе. К тому времени сам поостыл, да и думаю – надо нам поговорить и все досконально выяснить. Коли скажет Теодор самолично, подтвердит мои опасения – пущай катится, что ж тут поделать. Лучше знать, чем не знать, хорошо, что выяснилось в таком пустячном деле, а не в чем посерьезнее… А ежели нет – то пусть растолкует мне, скудоумному, может, я чего не понимаю, так что с меня взять, я человек военный, говорю, что думаю… – Наполеон покачал головой, сминая крахмальную наволочку под собой. – Верно ты когда-то говорил мне: отец мой куда хитрее был, и юлить умел, и всяческие козни подстраивать, чтобы по его выходило. К старости, правда, раздражителен стал невероятно. Не мог совладать с гневливостью. Она-то, доктора говорили, его и погубила, удар хватил старика… Ну да я к тому это, что во мне хитрости не очень много.
-Вам и ни к чему, – улыбнулся его собеседник. – Мне по душе то, что есть, а не то, что могло бы быть, если бы да кабы.
-Ну вот… Сели мы с Теодором, налил я ему, и потребовал, чтоб он все выложил. Он и выложил… Знаешь, Баль, и он ведь дело говорит. Нельзя, наверное, с живыми людьми так. Помнишь, мы когда-то уж беседовали с тобой о том, как августейшие особы к окружающим относятся?
-Помню, Ваше Величество.
-Ну вот и… – Наполеон запнулся, потому как в этот момент его Советник в конце концов покончил с приготовлениями и сбросил с плеч сорочку. Молча монарх протянул к нему руки, и, когда любимый, наконец, в них оказался – притянул к себе, прижимая грудью к груди, телом к телу.
-Вот так… – пробормотал он. – Так… Хорошо…
-Вы лежите на одеяле, – напомнил ему Бальзак. – Укройтесь. Не стоит рисковать и выстуживать рану, она еще слишком свежа.
-Да к черту эту…
-И мне не будет зябко.
После этих слов Его Величество все же завозился и устроился в постели как положено. Тщательно укутал любимого, все же не отпуская от себя ни на пядь, зарывался пальцами в его волосы и гладил светлую кожу, как будто сообщался с другим человеком посредством касаний, а не слов.