-Что это за манера такая – решать за других!
-Теодор, ты рассуждаешь, безусловно, здраво. Но взгляни на дело моими глазами: вы откажетесь, если я предложу. Так что я не стал предлагать.
-Почему ты это вообще сделал?!
-Потому что мог, – пожал плечами монарх, как будто даже удивляясь, как такой вопрос мог кому-то прийти в голову. – Вы для меня дорогие люди, и, ежели я могу хоть немного вам жизнь облегчить, не сомневайся, я сделаю это. Да и кто, если не...
-А ты подумал, что теперь скажут о нас соглядатаи?
-А! – Наполеон отмахнулся, будто от мошкары. – Они все равно будут говорить, что вы мои любимчики. А коли так, и на чужой рот не поставить ворот, то было бы глупо страдать ни за что, согласись.
-Как это только ты провернул?
-Да так же, как и с Балем, – Император кивнул немного в сторону, и только сейчас, проследив за этим жестом, Достий обнаружил мирно спящего на софе Советника – одетого, хотя его наряд и перебывал в беспорядке, зато совершенно босого, и со счастливой улыбкой на бледных устах.
-Умаялся, – тихо пояснил это зрелище Его Величество. – Ночь просидел над этим мусором, – он похлопал по стопке бумаг. – Так что пускай вздремнет… Ты спрашиваешь, как, Теодор? Просто отправленные в стирку вещи дошли поначалу не до прачек, а до модисток, только и всего. Они сняли мерки, а дальше лишь дело техники.
-И что же, это обычное дело – твой визит к дворцовым прачкам? – ехидно поинтересовался отец Теодор, упирая руки в бока – совсем как это делал и сам Император. Только тот весь тянулся вверх, вероятно, компенсируя невысокий рост, а духовник наоборот, сутулился, глядя сверху вниз.
-О, Теодор, – Наполеон приложил руку к груди. – Мало в этих стенах людей, с кем бы я дружил более трепетно, чем с этими чудесными дамами… Или ты полагаешь, отчего никогда не ползли слухи о состоянии простыней моего компаньона?
Достий покраснел, а Наполеон лишь шире улыбнулся.
-Это тебя Гаммель подбил, – уверенно заявил Теодор. – Я его знаю, черту душу продаст за красивое тряпье, прости господи…
-Ну-ну, я уверен, ты преувеличиваешь. Разумеется, виконт несколько оживил мой интерес к этой теме, однако, я и прежде подумывал об этом, а теперь вот руки дошли. Оба вы вон как славно теперь смотритесь – взглянуть приятно! А то ходили бы в своем старье, пока оно...
-Наполеон!
-Ну что Наполеон? Денег вы не берете, ни один, ни другой, местечка теплого вам не справишь, о землях я и вовсе не заикаюсь: боюсь, обижу вас этим предложением. Так уж позволь мне хотя бы в этой малости о вас позаботиться!
На это духовник не нашелся, что отповести. И, воспользовавшись этим, Его Величество им кивнул:
-Давайте мы это за ужином еще оговорим, коли так охота. Мне нынче надо кучу дел переделать, хочу расквитаться да освободить себе вечерок.
-Не хитри, – сурово отбрил его святой отец. – Отлично ведь понимаешь, что до вечера мы к нарядам этим попривыкнем, и вся история потихоньку сойдет на нет.
-А чем плохо? – пожал плечами Наполеон. – Ох, Теодор, ты прямо как Баль. Тоже пришел ко мне с утра пораньше: видишь ли, не понравилась ему цена на сукно, тоже еще, нашел причину… Растратчиком норовил обозвать, да прочими нелестными словечками. Ну так я его утихомирил, сам видишь, какой он теперь смирный да послушный…
Достий снова покосился на софу. Во всем облике Высочайшего Советника лишь румянец на скулах и выдавал некоторую его живость. Во всем прочем же Бальзак походил на готовый к погребению (и отчего-то босой) труп.
-Не думай, что к вечеру я забуду, – наконец, припечатал Теодор. – Я намереваюсь поговорить с тобой.
-Неужто о нарядах?
-Нет, разумеется. О том, чтобы тебе неповадно было принимать решения за других людей. Надобно поначалу их спрашивать – вот о чем!
-Хорошо-хорошо, – поднял ладони монарх. – О чем хочешь, о том и поговорим. А теперь, если не возражаешь, я вернусь к своим бумагам.
Ничего не оставалось, как согласиться.
Далее, впрочем, события стали течь столь беспокойно, что о совместных трапезах пришлось совсем позабыть: все время кто-то приезжал, и внизу, в вестибюле, не смолкал оживленный гул. Достий выглянул было с верхнего пролета лестницы, но спускаться не решился. Казалось, что во дворец сегодня съехался едва ли не весь город – и у всех были бесконечные дела. То, как ему позже пояснил отец Теодор, были различные городские профсоюзы в составе своих лидеров и их помощников. Министры, заслышав об окончании их дел, видимо, решили сделать вид, что всецело на стороне Его Величества, и стараются изо всех сил, чтобы передать ему все свои эти дела завершенными. На деле же, судя по всему, эти хитрецы обрушили на голову монарха огромное количество забот, направляя к нему людей, с какими обычно имели дело сами – всех и одновременно. Делалось это с той целью, чтобы подождать, когда Его Величество совершит какой-то промах или попросту не выдержит такого напряжения и отменит аудиенции и заседания – тогда можно будет на совершенно понятном основании говорить, что кабинет министров распущен быть не может, ибо в одиночку монарх не справляется.
Однако упрямства Наполеону было не занимать – он держался молодцом, и успевал между делом покрасоваться перед своим извечным спутником и помощником, который наблюдал за этими лихачествами из-под традиционно прикрывающей глаза ладони.
Впрочем, этой прыти монарху хватило от силы на неделю – постепенно живость его сошла на нет, уступая место сосредоточенной деловитости, и сам он прилагал все усилия, чтобы не позволить сбить себя с толку. Или с ног. Кабинет министров брал монарха буквально-таки измором. А тот не давался.
Святой отец все предрекал, что добром это не кончится, а Достий и рад был бы помочь, да не знал, каким образом – кроме как, разве что, вознести молитву…
Даже обсудить эти происшествия с любимым у Достия теперь не выходило – Теодор уделял много внимания тому, чтобы ввести в курс дела Гаммеля. После единственной встречи Советник, очевидно, зарекся иметь дело с виконтом, и Теодор отдувался за всех. После столь феерического знакомства и Достий старался по возможности избегать бывшего однокашника отца Теодора – он не знал ни как себя с ним держать, ни что говорить ему. А ну как тот снова примется неуемно восторгаться и задавать неловкие вопросы – что тогда Достию делать?..
Поэтому, когда в какой-то момент он видел неподалеку этого человека, то поскорее делал ноги, стараясь остаться незамеченным. На этот раз вышло так же – едва заприметив фигуру Гаммеля де Ментора в конце коридорного пролета, Достий юркнул в первую попавшуюся дверь – то оказался соединяющий переход – быстро преодолел его, и оказался в небольшой зале, предназначенной бог весть для каких целей. Планировка у нее была с одной стороны весьма игривая: зала была будто бы разграничена, как разделительными стенами, стеллажами. А с другой стороны, глядя на круглый стол и расставленные вокруг стулья, Достию поневоле думалось о собраниях государственной важности.
Он пересек уже около половины странной залы, когда услышал, как поворачивается дверная ручка. Сердце его незамедлительно рухнуло в пятки, и там замерло на миг, а после быстро-быстро заколотилось. Вот ведь, оказывается, как настойчив де Ментор… Дружелюбие его в иное время, быть может, и показавшееся приятным, Достия лишь пугало и настораживало. Ему все казалось, что этот фееричный человек не столько говорит со своими собеседниками, сколько исполняет роль и слова его – выученный текст сценария, который он отрабатывал перед зеркалом. Молодой человек заметался, заоглядывался, однако никакого в достаточной мере надежного убежища рядом не было. Тем часом, зашумели дверные петли, и Достий, уж не особо разбираясь, нырнул за ближайший стеллаж (там было выставлено нечто вроде коллекции изящных фарфоровых фигурок, изображающих танцующие пары) и затаился, надеясь, что неотступный виконт лишь заглянет внутрь, и, убедившись, что здесь нет необходимого ему, удалится.
Молодому человеку все казалось, что сердце его бьется так громко, что выдаст его. Он задержал дыхание, стараясь успокоить его стук, сделать более плавным. Между тем в залу, наконец, вошли – и то был не Гаммель…