Наполеон взял его за руку и положил ее себе на грудь.
-Ты помнишь, – спросил он, – эту отметину?
-Еще бы. Такое не забывается.
-Она выглядела кошмарно. Но тебе не было противно. Ты переживал, ты заботился обо мне, и тебя не отталкивало… это. Понимаешь… – он заговорил тише. – Так… так сложилось, я… Ты ведь помнишь моего отца. Я в детстве не знал, что это – когда тебя обнимают, когда ты можешь позволить себе быть мягким при ком-то. Для кого-то. Отец эти глупости живо из меня выбивал: ему не сын был нужен, а наследник, человек, на которого он переложит свои обязанности, и оставит братьев с носом. А мне очень хотелось, Баль… Хотелось чувствовать, что я не один. Хотелось заботиться о ком-то, быть принятым и принять самому. Мне хотелось этого. И ты мне это позволил. Ты дал мне то, что я искал, и это было как чудо, Баль. Когда ты жался ко мне, искал меня, искал моего тепла и защиты – тогда я был счастлив. Я ощущал, что у меня есть ты, и это самое важное, что может только быть. Я боялся за тебя, и опекал, мне страшно было и помыслить, что какая-то болезнь или иная неприятность может тебя у меня отнять. Потому что… – голос его стал будто бы ниже, – потому что, сколько бы людей не окружало наследника престола, он всегда одинок, всегда насторожен, и всегда знает, что ни один из этих фальшиво улыбающихся типов не обнимет его и не подарит немного тепла. А ты сделал это.
-Я не думаю, чтобы это было столь значительно, – едва различимо отозвался Советник. Голос у него был невыразительный, монотонный – какой и обычно – но Императора этим было не обмануть.
-У тебя всегда были холодные руки, – в его ответе послышалась улыбка. – Ты мерз. Но ты готов был подарить мне то тепло, что имел – совсем немного – своими холодными руками… Ты отдавал то, чем обладал, и я чувствовал, что ты делаешь это не ради чего-то постороннего. И я перестал быть одиноким, Баль. У меня был ты. Мне хотелось сделать тебе хорошо, сделать тебя счастливым, окружить вниманием и заботой. Чтобы ты понял, как много сделал для меня и как много ты значишь. И ты ответил мне… И… И продолжаешь отвечать.
Наполеон умолк, снова уткнувшись лицом в чужие волосы, и еще долго они оба стояли так, не двигаясь, будто переживая внутреннюю бурю. Стоял, не шевелясь, и Достий – он думал, что никогда, никому в жизни не сможет поведать об увиденном – и в первую очередь этим двоим. Это была даже не тайна, это было нечто настолько личное, что имени такому явлению молодой человек не ведал. Доведенный до грани невозможностью прыгнуть выше головы, постоянным максимальным напряжением всех сил, Его Величество сейчас выплескивал свою внутреннюю боль так же, как выплескивал любовную страсть, уединившись ненадолго с самым дорогим для него существом. И ему не было разницы между этими двумя действиями – как он всегда и говорил.
И, когда они все же ушли – снова такие же спокойные, какими их всегда видели – Достий так и продолжал стоять, и думать. Ему было о чем тут подумать.
====== Глава 18 ======
Во дворце как будто бы ничего не поменялось. Что прошлый год, что нынешний – все здесь было по-старому. Достий знал, что неминуемое расформирование министерского кабинета грядет со дня на день, однако о точной дате осведомлен не был. Да и на что бы ему, не принимающему участия в этом сложном процессе? Его старшие товарищи наоборот, старались оградить его от этих неприятных хлопот, дабы не вводить во искушение господ министров воздействовать на противников через этот рычаг.
Достий все ждал каких-то масштабных подвижений в привычном ему мире. Например, того, что будет как-то объявлено о пертурбациях, или что газеты раструбят об этом. Однако же на деле все окончилось короткой деловой заметкой, даже не на передовице – складывалось впечатление, будто редактор бы и не печатал ее, будь его воля. Наткнулся на нее молодой человек случайно – зашел к святому отцу и застал его обиталище пустым. Зато на письменном столе обретался свежий номер “Имперского Вестника”, сложенный таким образом, что заметка невольно бросалась в глаза. Увидав эту статью, Достий со всех ног бросился в сторону неофициального кабинета (опыт подсказывал ему, что его друзья соберутся именно там, чтобы обсудить случившееся): разузнать, как дело сложилось, и помочь, быть может, чем.
Его появление оказалось неожиданностью – открыл ему духовник Его Величества, и на строгом его лице отразились изумление и радость.
-Как и почуял только, – покачал он головой.
-Я в газете прочел, – едва ли не шепотом отозвался его подопечный, просачиваясь в нешироко приоткрытую дверь.
Здесь царил своеобразный полумрак: хорошо освещен был только стол, а углы тонули в тенях. При его появлении сидящие на кушетке люди отпрянули друг от друга, и Достий осознал, что помешал их поцелую. Он смешался, а Теодор между тем проследовал обратно к столу и устроился там, проглядывая под лампой бумаги.
-Ну-с, – произнес он, не оборачиваясь, – и что теперь будет? Своего ты добился, поздравляю… – в его словах, впрочем, Достий расслышал скорее сомнение и тревогу, нежели настоящее поздравление.
-Что именно тебя интересует? – осведомился в свою очередь монарх. Он вольготно расположился на подушках, устало откинувшись, а Бальзак устроился рядом, подобрав ноги и уронив голову ему на плечо. Оба они имели вид людей, наконец-то сваливших с плеч тяжелую, но необходимую ношу.
-Ну, как все прошло?
-Как и планировалось, – пожал Наполеон плечами. – Шумно и вполне себе отвратительно.
-Мне казалось, вы там все интеллигентные люди…
-Тебе казалось.
-Ваше Величество позволили себе нечто предосудительное? – приоткрыл глаза Советник. Достий сморгнул.
-А вы разве при этом не присутствовали?
-Не имею права, – почти мурлыкнул тот. – И они ведь сами на этом настояли, прошу заметить…
Не совсем пока понимая, отчего этот факт вызывает у Бальзака такое довольство, Достий вопросительно поглядел на Императора. Тот вынужденно сел ровнее.
-Они ведь знали заранее тему нашего сборища, Теодор. Заставить меня вообще его не проводить у них не получилось, так что они заблаговременно заготовили для меня воз и тележку аргументов о том, почему именно они должны занимать эти важные посты. Перед каждым папка лежит, эдакая увесистая, пухлая. Такой саданешь – мало не покажется…
-Ну а ты что же? Прямо с порога, небось, сказал им, куда катиться с этой рухлядью?
-Ну что ты, Теодор, – Наполеон был сама невинность. – Как можно?
-Как можно ты лучше всех нас знаешь, – вздохнул духовник. – Выкладывай, и мне и Достию интересно узнать, чем увенчались ваши труды.
-Я присоединюсь к сонму жаждущих, – подал голос Бальзак, чем обоих духовников изрядно поразил.
-Мне казалось, ты первый обо всем услышишь, – пожал плечами Теодор. – Дело-то еще вчера состоялось.
-Да. И как ты думаешь, что Его Величество сделал сразу же после?
-Скажи мне, что это не то, о чем я думаю…
-И притом не один раз, Теодор.
-Бальзак…
-В разных позах.
-Бальзак!
-Я спал, – внес полную ясность Наполеон. – Отсыпался то есть. Часа пол назад глаза продрал.
Духовник картинно воздел длани к потолку, словно апеллируя к безразличным и таким несвоевременно безответным небесам. Весь лик его как будто бы говорил: да за что же мне это, у всех правитель как правитель, и только мне досталось это рыжее стихийное бедствие… Тем временем, стихийное бедствие продолжало:
-Ты зря ожидаешь чего-то масштабного и зрелищного, Теодор. Не для того мы столь долго работали, чтобы провалить такое дело. Я хотел все окончить быстро и бесшумно. В идеале еще и бескровно.
-Ну и как?
-Если не считать зубовного скрежета, который наверняка нанес непоправимый ущерб их зубным протезам, то в процессе переговоров ни один министр не пострадал.
-Так что же ты им предъявил такого?
-Как это что? – Наполеон даже изумился. – Разумеется, подборку, трудолюбиво собранную для меня моим верным Советником… – он сгреб Бальзака еще более собственнически, хотя тот и без того не сопротивлялся, слишком уж был уставшим. – Я взял слово первым, не позволяя никому рта раскрыть, дал им отчетную сводку наших производственных мощностей, состояние армии и флота – спасибо Герге! – посевную кампанию и учебный план в институтах благородных девиц.