- Знаете… – начал Достий. – Прошу вас, передайте мне ножницы – я боюсь, что если буду рвать, то все испорчу. Благодарю вас. Знаете, не так давно мне показалось, что я тоже не достоин той любви и той заботы, что мне оказывает отец Теодор. Я чувствовал себя совершенно несчастным. Мои недостатки не ускользают от моего внимания, а тут я и вовсе ничего кроме них не видел. Но после приватной беседы я знаете, что уяснил? Он принимает меня таким, совершенно спокойно и благодушно. Разве Его Величество не делает то же самое? Нет, прошу вас, не перебивайте меня… Лучше пододвиньте мне клей, я очень боюсь накапать на стол… Спасибо. Более того, я заметил в его поведении нечто очень важное. Он оберегает вас. Заботится, чтобы никто не нанес вам обиды, не причинил неудобства. Я не думаю, что Императору это в тягость. Ему доставляет удовольствие то, что эти его действия востребованы. А ваша ему помощь в повседневных делах? Вы то и дело ворчите, что монарх несдержан, тороплив и прочее… Но вы рады быть полезным ему. Вы оба поддерживаете друг друга там, где чувствуете слабину. А какой человек не имеет слабины… К тому же, вы сами мне как-то говорили, что дружеские отношения строятся отдельно от любви, и в дружбе часто происходит то, что не происходит в любви, а значит…
Достий растерянно замолчал. Он не смел поднять глаз на своего слушателя, чтобы посмотреть, какой эффект возымела его проповедь. Молодой человек удивлялся сам себе: ведь обычно он считал себя молчаливым и чутким слушателем, а тут вдруг вздумал говорить – и скорее всего потому, что из самого Бальзака слова было не вытянуть. Тут снова оправдала себя починка книжек – можно было сделать чрезвычайно заинтересованный в очередной странице вид.
- Безусловно, то, что ты говоришь, имеет все основания для достоверности, – суховатый спокойный голос Достия насторожил, и не зря: – Однако перечисленные тобой факты не исключают того, что виконт де Ментор во многих отношениях меня превосходит. Его харизма, его невероятное умение манипулировать людьми сделали бы честь любому политику. Я не буду более говорить о том, насколько полезнее был бы Его Величеству такой человек, нежели сухой книжник, однако спрошу о другом. Ты не задумывался, что эти качества однажды могут быть обращены во вред? – Бальзак бросил на Достия пытливый пристальный взгляд, и сам же себе ответил: – Конечно, ты не задумывался, ты всегда подразумеваешь в людях склонность к добрым поступкам. Я же сужу иначе. Всегда.
Достий даже вздрогнул от такого заявления – но собеседник, к счастью, не заметил ничего. Молодого человека до глубины души обескуражил такой ответ на его монолог. Все, что было только что сказано и сделано, обратилось в пустоту несколькими замечаниями. Надо же, а он надеялся помочь… И с чего вдруг показалось, что парочкой высказываний можно наладить ситуацию?.. Однажды Бальзак напомнил ему зимнее озеро, теперь же на дне озера обнаружилась глубокая темная впадина… Как было поступить теперь, как утешить того, кто, оказывается, всегда столь напряжен и почти что несчастен?
Достий не успел ничего придумать (впрочем, он сомневался, что способен хоть на какую-то путевую выдумку), как библиотечный зал огласился звуком уверенных шагов. Кто-то быстро и решительно направлялся к ним. Кто-то, кто куда больше привык печатать шаг на плацу, нежели ступать осторожно, чтобы не потревожить покоя других.
- Баль!
Достий вытянулся в струнку – он узнал голос Императора и вдруг страшно обрадовался, как если бы ему спешили на помощь. Размолвки и недоразумения среди близких ранили молодого человека, но он от души надеялся, что Его Величество ни в коем случае такого не допустит. Монарху, казалось, самому неуютно было находиться в такого рода окружении, и он незамедлительно брался разрешать все конфликты, только бы поскорее их избыть.
Бальзак промолчал в ответ на призыв, и Император нашел их то ли по свету от лампы, то ли попросту зная, где искать.
- Я когда-нибудь дождусь тебя в постель, а? – спросил он, предварительно кивнув Достию.
- Мы обсуждали эту тему, и я… – начал, было, Советник, глядя рассеянно в сторону. Сам он, быть может, полагал, что жест его выглядит небрежным, однако от Достия не могло укрыться то напряжение, что сквозило теперь в этом человеке.
- Перестань, – серьезно нахмурился Его Величество. – А то ты не знаешь, мне вполне достаточно того, чтобы ты просто был рядом.
Достий покраснел слегка и тоже потупился.
- Хорошо, я сейчас же приду.
Наполеон оперся о стопку книг и подался вперед, пристально вглядываясь в лицо Бальзака, сейчас опущенное и прикрытое черными волнистыми прядями. Монарх сощурился, как показалось Достию, недобро.
- Что случилось? – поинтересовался он, понизив голос еще сильнее. – Кто тебя обидел?
- Меня никто не обижал, – Советник теперь наводил порядок на столе, и вид имел совершенно отстраненный. Наполеон лишь стрельнул вопросительно глазами в сторону Достия и понял, кажется, что-то по его виду.
- Расскажи мне, что случилось! – потребовал он не терпящим возражений тоном. – Что-то произошло на собрании?
- Собрание прошло должным образом, я подготовлю отчет в письменном виде.
Видя, что Советник всякими путями избегает откровенного разговора, Достий решился на невиданную наглость (так он назвал это действие про себя). Пользуясь тем, что Бальзак не смотрит в его сторону, молодой человек поднял руку и сделал движение, как если бы поправлял волосы возле уха, постаравшись сделать этот жест настолько кокетливым, насколько был способен. Император эти ужимки увидел и тут же истолковал.
- А-а, это из-за Гаммеля!
Бальзак эту реплику и вовсе не удостоил ответом. Наполеон протянул руку и нежно, кончиками пальцев, тронул своего Советника за скулу, скользнул пальцами ниже, будто очерчивая контур лица, и принуждая таким образом поднять голову. Бальзаку пришлось подчиниться, хоть и сделал он это неохотно.
- Ты с ума сошел? – тихо, но очень прочувствованно спросил Его Величество, поглаживая острый советничий подбородок. – Что ты там себе уже напридумывал? Я никогда и ни на кого тебя не променяю. Сама мысль о том, что вместо тебя может быть кто-то еще, приводит меня в бешенство.
- Подобная вспыльчивость не делает человека разумнее, – отозвался Бальзак, и что-то в его голосе едва не заставило Достия шумно вздохнуть от облегчения.
- Зато делает решительнее и быстрее, – Наполеон уже завладел рукой своего собеседника, заставил покинуть насиженное место и аккуратно, но настойчиво, повлек за собой, успев при этом тайком подмигнуть Достию.
Молодой человек после их ухода докончил приведение стола в порядок – закупорил клей, смел в мусорную корзину обрезки бумаги – и, наконец, найдя нужные книги, отправился к себе. День его не впервые заканчивался так поздно, но все же Достий привык отходить ко сну до полуночи. Впрочем, занятость святого отца внесла свои коррективы в распорядок молодого человека – он не мог просто так лечь спать, когда любимый трудился, превозмогая усталость. Как же хотелось сейчас пойти к нему, тихонько проникнуть в комнату и осторожно, чтобы не разбудить, устроиться под тем же одеялом, тесно прижавшись к поджарому, но очень теплому боку… А лучше – поговорить по душам. Потому что произошедший только что разговор Достия немного расстроил. Видно, проповеди покуда не его удел, раз они столь слабо действуют на прихожан… Юноша как-то не задумывался над тем, что в роли паствы он выбрал такого человека, от которого вряд ли можно было бы добиться большего. Высочайший Советник не был склонен не то, что к экзальтации, он и привычных-то чувств не проявлял. Никогда Достий не видел его ни смеющимся, ни плачущим – всегда на этом горизонте был штиль, и лишь тучи иногда туманили его свод. Даже в минуты острейшего душевного волнения, когда Советник опасался за жизнь и здоровье самого близкого своего человека, даже тогда, когда он бывал не совсем трезв и позволял себе куда больше, чем обычно… От посторонних же придворных юноша слыхивал, что чувств у Советника нет вовсе.