Достий замялся, не зная, как бы ему начать беседу. Уж во всяком случае, не со слов «Почему вы уехали», это точно… Но и залепетать что-то невнятное он позволить себе никак не мог: это не расположит к нему собеседника, который высоко ценит свое и чужое время. Задачу ему облегчил сам Советник, осведомившись:
-Вас Его Величество направил?
-Нет, – покачал Достий головой, – Мы по собственному почину.
-Вот как.
Бальзак не шелохнулся. Ответ его, как таковой, и ответа в себе не содержал. Он и не выжидал, будто бы не нервничая, и не выказывал никакого желания – разве что того, чтобы его оставили в покое. Достий смущенно заметался взглядом вокруг, ища подсказки и снова натыкаясь на злополучную печатную машинку.
-Юлий очень уж просил, – неверно истолковал его взгляд собеседник. Кажется, он, как и Наполеон, охотно готов был сменить неприятную тему беседы на любую иную. – Говорит, что здесь принято заполнять докладные именно в печатном виде – тут в делопроизводстве даже барышни-машинистки работают для этого – и очень настаивал, чтобы я перевел все записи из рукописного вида в такой. Согласился даже терпеть стук над ухом, потому как поначалу я рассчитывал завершить все быстро.
-Да, – невпопад пробормотал Достий, а после не утерпев схватил быка за рога. – Г…Господин Советник!.. – наконец, решился молодой человек. Но его собеседник поднял ладонь, призывая к молчанию.
-Догадываюсь, что ты намереваешься мне сказать, – заявил он.
-Правда?
-Мне кажется, это достаточно очевидно, я не верю в совпадения, но верю в причинно-следственную связь.
Достий взглянул говорящему в лицо, и внезапно в его памяти заворочалось, всплывая, воспоминание: будто наяву, голос Императора произнес «вот так выглядит Бальзачья ревность». Этот случай до странности напоминал Достию происходящее. Впрочем, ревность ли это была, обида ли, что бы ни чувствовал Советник – он не мог сам в этом разобраться и всякий раз делал одно и то же: выходил вон из комнаты, будто не желая быть даже свидетелем обсуждения, не то, что его участником.
-Тогда вы, должно быть, понимаете, – снова начал он, однако Советник вдруг собрал со стола уже отпечатанные листы и встал, явственно намереваясь, опять же, уйти. Небось, сейчас еще и заявит, что вдруг вспомнил о важном деле, с него сталось бы… Достий готов был перегородить ему дорогу, буквально растопырив руки и вцепившись ими в притолоки. От отчаяния его душили слезы. Может, и сам он тогда ночью в библиотеке сказал Советнику нечто такое, что тот теперь так разобижен?! С самого их сюда приезда держится отчужденно, едва-едва соблюдая необходимую меру приличия, как будто общается по мере надобности.
Но Достий не успел ни расстроиться окончательно, ни загородить проход собою, как дорогу Бальзаку заступил кое-кто посущественней. Достий спиной почувствовал чужое обнадеживающее присутствие. И правда – отец Теодор подошел сзади и приобнял молодого человека, положив ладонь ему на грудь. Достий, ощутив этот жест, удивился ему: ведь обычно духовник просто касался его плеча, обозначая свое присутствие и покровительство. А сейчас он словно хотел показать, что намеревается защитить Достия или удержать от чего-то необдуманного.
- Что у вас тут такое? – спросил святой отец деловито. – Достий? Ты огорчен чем-то? Бальзак, что ты ему наговорил?
Советник еле заметно скривился как от зубной боли, а Достий залепетал, мгновенно утратив свой слезливый настрой:
- Нет-нет, святой отец, все в порядке, я вовсе не огорчен!
- Ну и хорошо. Бальзак, к вечеру выезжаем в столицу.
- Доброго пути.
- Ты поедешь с нами.
- А Достий говорил, будто вы тут по собственному почину, – ядовито заметил Советник.
- А что, у нас не может быть такого собственного почина?
Достий знал, что для святого отца строгое обращение является нормой. Молодой человек привык, что духовник частенько выговаривает Императору, неоднократно видел, как таким же тоном заговаривал отец Теодор с Гаммелем, но вот что он будет подобным же образом беседовать с Советником, Достий никак не ожидал. Обычно тот вел себя весьма благоразумно, и никак было не предположить, что и ему потребуется столь строгое внушение. Бальзак же снова скривился.
- Я еще не закончил, – сообщил он, впрочем, достаточно нейтрально, хотя невооруженным глазом было видно, что сказать ему есть куда больше.
- Ты достаточно тут все проверил, – Теодор был непреклонен. – Я только что толковал с господином де Ламбертом, так что в курсе ваших дел. И сдается мне, ему просто самому неохота возиться с мелкими хлопотами, да он нашел человека, кому это не в тягость. Потакать такому поведению я не намерен. Курьерский будет дожидаться нас в пять. Если тебе нужна какая-то помощь в твоих собственных делах – я ведь так и вижу, как ты готов съязвить, откуда бы это мне знать, достаточно ли проверено – то обращайся.
С тем они и ушли из его комнаты, и до самого отбытия Достий все ждал, какие еще отговорки изобретет Советник, о котором впервые думалось, как об изворотливом дворцовом интригане (и на этой почве ожидалось козней), а не как о близком человеке.
Но Бальзак так и не воспользовался любезным предложением духовника, так и не обратился за помощью. Тем временем, отца Теодора как раз это совсем не удивило – он как будто заранее был уверен в том, что Советник будет работать в одиночку – и он предупредил Достия, что до самого отъезда будет занят. Молодой человек невольно было подумал, что духовник пойдет стеречь Бальзака, дабы тот не улизнул, избегая поездки. Вполне могло статься, что Достию вовсе это не казалось, а так и было. Святой отец, увидев проблему, всю душу вымотать способен был, и себе, и этой самой проблеме.
В вагон курьерского Достий входил с волнением. Уже сам факт того, что они используют служебный поезд, говорил о многом. Стало быть, духовник хотел таким образом дать понять Бальзаку – возвращение неминуемо, потому как негоже зря гонять туда-сюда состав. И первым делом, когда Достий оказался наедине со святым отцом, спросил встревожено, где же Советник.
- Через пару купе от нас, – ответил отец Теодор. – В бумажки зарылся. Ты мне скажи лучше, чего он тебе такого наговорил тогда? На тебе лица не было.
- Да не в том беда, что он мне наговорил! – воскликнул молодой человек. – Ничего не наговорил, и это-то хуже… Я тем лишь обеспокоен, что сам мог ему что-то не то сказать…
- Полно, ты добрый слишком, чтобы хоть кого-то обидеть. На такое ты попросту не способен, – святой отец рассеянно потрепал Достия по макушке. – Я немного погодя сам все выясню, пойду да переговорю с Бальзаком…
- Ох…
- Чего охать-то? Не в духе он, и это мягко еще сказано. Ежели так его оставить – подумать страшно, до чего дойдет. Ты ведь заметил уже, он с душевными движениями совладать бессилен, все на Наполеона полагается, и сам это знает, а тут взял да и спилил сук, на котором сидел. Чего, спрашивается?
-Я думал – обиделся он… – почти шепотом выдвинул предположение Достий. – Ну… На Императора-то…
-Обиделся? За что же? Разве Наполеон чем его огорчил?..
Достий, как мог, прояснил историю с синодским прокурором для духовника. Тот, казалось, был повергнут в смятение – у него в голове не укладывалось, как эдакая идея могла прийти в обычно светлую и разумную советничью голову.
Святой отец, действительно, выждав час или два, отправился к Советнику, а Достий все метался от беспокойства, и ни читать не мог, ни задремать…