- Должна быть треть, но мне кажется, это зависит от обстоятельств, – тихо ответил Достий.
- Что?
- Это зависит от обстоятельств, в которых говорится речь.
- И какую же часть составляют тропы?
«Он будто специально меня не слышит» – затрепетал Достий.
- Треть, но можно иногда побольше, можно и поменьше…
- Так сколько?
- Но ежели писать речь для паствы, надо задумываться о том, чтобы она дошла до их душ! Пишут ведь и по наитию…
- По наитию?!
- Да, ведь разве когда пишется от сердца, разве можно думать о количестве и видах тропов, они сами приходят, и…
- Довольно.
- Но…
- Опрос окончен.
Достий обреченно, стараясь не встречаться взглядом с экзаменатором, перетащил свой стул дальше.
Следом его ждала история и преподаватель с сердитым и воинственным видом. Телом он был не так уж могуч, но его левый глаз скрывала черная повязка. Казалось бы, нужно было посочувствовать увечному человеку, но здоровый глаз смотрел столь пронзительно и цепко, что Достий так и скукожился. Словно громадный утес нависал над ним теперь. Чувствовалась недюжинная сила и напористость в этом мужчине, даже удивительно было, как выбрал он мирную стезю церковника и учителя.
Большой неожиданностью не было и то, что речь тут же зашла про войны, битвы и полководцев. У Достия эта тема всегда была связана с Наполеоном и Георгиной, волей-неволей он вспоминал венценосную чету, как только встречал упоминание о каких-либо военных действиях в учебнике. Ко всему прочему – стоило лишь упомянуть о каком-то воинском столкновении прошлого в их присутствии, и оба охотно включались в обсуждение с такой живостью, будто сами там принимали участие. Также Достий ознакомился с хроникой, что писал де Критез и дополнял святой отец. В частности, там упоминался удивительный случай, произошедший к конце войны на северном фронте. Войска конгломерата были разбиты наголову и спешно отступали, однако полководцы Империи отдали приказ не преследовать их и не стрелять в спины бегущим. Молодому человеку казалось, что этот поступок благороден и проявляет снисходительность к побежденным. Ведь на какой бы стороне ни находился бы солдат, на родине он оставил семью и друзей, которые ждут его возвращения и будут скорбеть об утрате, если он погибнет.
Но рассуждения об этом случае на северном фронте не вызвали у историка положительно отклика.
- Зря! – отрезал он. – Добивать их нужно было… Сами полезли!
- Как можно! – тихо возмутился Достий. – Человеческая жизнь – священный дар…
- Что ты мямлишь там?..
От этого, можно сказать, провокационного вопроса Достий совсем потерял самообладание. Ноги под стул поджались уже до упора, голова втянулась в плечи дальше некуда. «Если я сейчас дам слабину… – лихорадочно думал он. – Если я уступлю сейчас…»
- К лицу ли это священнослужителю – добивать тех, кто совершил ошибку или же неправедное деяние? – тихо начал Достий. – К лицу ли бить лежачего, тем паче живого человека, одного из тех, кого сотворил Отец Небесный равными друг другу? Стойкость является основой нашей веры, стойкость, а не разрушения и грубая сила!
Пока он говорил, то незаметно для себя поднимался, и теперь стоял, опираясь ладонями о стол, нависая над тем утесом, которого прежде испугался. Боялся он и сейчас, очень боялся, но думать об этом было некогда.
Историк вдруг сложил руки на груди и насмешливо крякнул – как будто скрипнуло дубовое бревно.
- Смутить меня решил, а? – спросил он с нарочитым спокойствием. Улыбка его была скособочена, наверное, из-за повязки. Выглядело это настолько жутко, что Достий сел, едва ли оглянувшись на стул. Его вдруг начало мутить от страха.
- Глаз-то я, может, и не на поле боя оставил, – продолжал профессор тем временем. – Да только всю войну прожалел, что толку от меня – с гулькин нос. Из-за увечья – и из-за сана. А так – надвое бы рвал. Голыми руками.
Достий молчал, не зная, что ответить. Мучительный жар от затылка потек по позвоночнику, дыхания не хватало. Противостояние его провалилось, слова, с таким трудом произнесенные, канули в пустоту – экзаменатор насмехался, беззлобно, снисходительно, но – насмехался. Ох, зачем было спорить...
Сбоку тоненько прокашлялись и деликатно спросили:
- Может, перейдем к иконоведению?
Достий повернулся на голос. На иконоведении настаивал сухощавый невысокий старичок. Волосы его, наверное, в молодости вились задорными кольцами, теперь же лежали волнами на плечах, а лицо было покрыто морщинками, словно старая картина – трещинками. Иконовед улыбнулся застенчиво и вместе с тем лукаво. Достий вздрогнул от облегчения и благодарности за то, что таким образом его отвлекли от тягостного разговора. Этот преподаватель казался совершенно милым и дружелюбным, и Достий довольно поспешно переместился к нему.
- Расскажи мне о скудном периоде, – попросил тот вкрадчиво.
Наконец прозвучал вопрос, который был очень хорошо знаком Достию. Да и всего их по иконоведению было два десятка – маловато для такой объемной дисциплины, но все же.
О «скудниках» Достий рассказал подробно и без запинок. О том, что некогда в церковном искусстве и быту процветал аскетизм, запрещающий все яркое, дорогое и вычурное. К тому периоду принадлежали мрачные невыразительные иконы. Зато нашлось несколько мастеров, которые, раз уж приходилось обходиться без ярких красок и красивых окладов, решились научиться у светских художников перспективе и применить ее в иконописи. Так на свет появилось несколько икон, потрясающих по своей глубине и необычности. Однако, они были объявлены церковью еретическими и уничтожены. Осталась только пара копий, что можно было увидеть в музеях.
Ответ был выслушан довольно дружелюбно, и когда пришел черед дополнительных вопросов, то преподаватель произнес:
- Ну а как же современное искусство? Там божественная тема тоже довольно распространена.
Достий сперва наморщил лоб, вспоминая список вопросов. Как он ни старался, современного искусства он припомнить не мог среди них, да и как бы оно попала туда? Иконопись есть иконопись… Но выразить свою мысль не успел, потому что вмешался доселе молчавший наблюдатель – Бальзак де Критез.
- В списке вопросов не было данной темы, – произнес он монотонно и, когда все обернулись к нему, кивнул на лежащую перед ним бумагу.
- Что же, по-вашему, она не стоит внимания? – иконовед смотрел на Советника, Достий видел теперь его нечеткий, словно с потертой монеты профиль.
- Стоит, но возможно, не в…
- Прошу простить меня, но… – Достий поерзал на стуле. – Я знаю. Я могу ответить.
- Этого не было в списке вопросов, – Советник по-прежнему выглядел недовольным и настороженным (впрочем, так он выглядел наиболее часто). Судя по всему,он держался той мысли, что противнику нельзя позволять требовать большего, нежели на то было их право.
- Я расскажу, – снова повторил Достий.
Изобразительное искусство Достий любил и почитал, потому как оно развивало чувство прекрасного в человеке, давало понять, что есть красота. А потому молодой человек с интересом и увлечением читал книги по истории искусства, просматривал фотографии со скульптурами и картинами. Особое внимание он обращал на произведение, если оно напрямую касалось его рода занятий. Конечно, интересно было, как художник или скульптор видит ту или иную сцену из Книг Пророков. Потому вопрос этот, хоть и без нарочной зубрежки, был знаком ему и получил достойный ответ.
Окончательно ободрившись своим везением (оно, казалось, снова встало в свою колею), Достий приступил к сдаче экзамена по географии. Его даже не напугал преподаватель, суровый и грузный мужчина средних лет, смотрящий так, словно экзаменуемый его смертельно оскорбил или незаслуженно предал всенародной анафеме.
- Озеро Ферль, все его притоки, ближайшие горы.
Несколько раз сморгнув, Достий так и расплылся в улыбке. Подобным – пусть и не точно таким же – образом он изучал географию под руководством святого отца, тогда еще настоятеля монастыря имени Святого Фредерика. То была всего лишь игра, а потому святой отец задавал вполне себе каверзные задачки – найти на карте крошечную речушку или горный пик, обозначенный всего лишь точкой. При таких упражнениях карта запоминалась сама собой без видимых усилий, стоило лишь освежить приобретенные тогда знания. Бойкость ответов и улыбка непонятного происхождения, похоже, выбили преподавателя из колеи, и он скоро закончил со своим опросом, причем взгляд его явно утратил суровость.